Сибирские огни, 1978, № 9

ГЕРОИ И СИТУАЦИИ СОВРЕМЕННОЙ ДРАМЫ 191 " Когда-то во времена Шекспира, когда те­ атры требовали огромного числа новых пьес, драматурги много работали в соав­ торстве, в том числе и сам Шекспир. Было известно, что такой-то особенно силен в разработке интриги, общего плана, но го­ раздо слабее в диалоге,— это уже был по­ вод для соавторства, для объединения уси­ лий. Я думаю, что окажись Володарский в подобных условиях, он с успехом бы зани­ мался общим планом, а не диалогом, пото­ му что его послушные, вышколенные пер­ сонажи вовремя вступают, вовремя подают реплики, с должным отношением выража­ ют свои чувства, декламируют, но не гово­ рят. У них есть резко обозначенная харак­ терность, но есть ли у них характеры? Уж очень они твердо помнят, кем им предписано быть, и они стараются, но час­ то их старания не вызывают доверия. Не могу я поверить, что именно так будет рас­ сказывать о своих школьных бедах один­ надцатилетний деревенский мальчик. Пашк а . Остался. Литература меня за­ мучила, Маш. Как подумаю про литерату­ ру, так в глазах темнеет. Столько писателей разных — ужас! И я всех еще по именам знать должен! Они меня не обязаны, а я обязан. Разве справедливо? Я для них на­ р о д— и все. Ну, а они для меня — писате­ ли, и привет, грузи капусту! Вот если бы они знали, что живет такой Павел Григорь­ евич Ветров, пятьдесят пятого года рожде­ ния, ну, тогда и я, может быть, расстарал­ ся бы, выучил про них... Хотя в какой-то момент этот одиннадца­ тилетний ненавистник литературы, перепу­ тав характерность, начинает по «фене бо- тать» («грузи капусту»),— я бы уже по этому монологу перевел его в следующий класс, ибо литературную речь он освоил настолько прилично, что может даже по­ зволить себе время от времени вносить в нее так называемые просторечия. Персонаж Володарского все время дер­ жит в уме, что он не должен забывать о своей характерности, и мы видим, что он это прекрасно помнит. А если иногда и проскальзывает в его речи бойкое словцо, ходкое выражение, не беда — чем смеш­ нее, тем лучше. Только от подобного рас­ чета на комические эффекты обычно стра­ дают на сцене характеры. Как, например, страдают герои Шукшина, которых актеры по привычке начинают играть, подчеркивая всякую неправильность речи, приглашая по­ смеяться над деревенскими манерами и выговором. Но разве мало комического в характерах Шукшина? Разве не вызывают смех его «чудики»? Это все так, но прав критик Л. Аннинский, который, приступая к объясне­ нию шукшинских характеров, бросает фра­ зу: «Очистим же дело от сюжетной нелепо­ сти». А затем поясняет: «Смысл душевных терзаний человека у позднего Шукши­ на: невозможность жить, когда душа запол­ нена «не тем». Это чистая нравственная максима, независимая (почти независимая) от «социального происхождения», от прописки, столь важной Шукшину 60-х го­ дов. Теперь он поднимается на защиту б л и з к о г о себе героя. Теперь он хочет понять к а ж д о г о » 1. В этом объяснении две части, одна для героя, другая для автора. Для героя — не­ возможность жить «не тем», отдавшись на волю привычных отношений, растворяясь в суете, как говорит один из персонажей Вампилова. А для автора — необходимость понять каждого, без деления на ситуации, независимо от обстоятельств, не спраши­ вая прописки. Если стремление показать и понять такого героя и владеет другими со­ временными драматургами, то полнее все­ го для театра оно раскрылось у Шукшина и Вампилова. Мир обжитой, привычный многим их ге­ роям, явно противопоказан — как бы не упустить, не забыть что-то такое, без чего нельзя. Это неопределенное что-то и вле­ чет, и мучит их, заставляет вспоминать ска­ зочный приказ: «Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не зн^ю что». Только у Шукши­ на этот неопределенный посыл принимает форму чудачества, сосредоточивается на неожиданном и подчас странном объекте: то микроскоп, то сапожки,— то вдруг обо­ рачивается пьяным криком: «верую». Со­ временность у Шукшина подсказывает и расставляет «детали», и в этой новой рас­ становке теряется и чудит герой, пото­ му что не находит, куда приложить себя, на чем отвести душу. А Шукшин упря­ мо заставляет его наталкиваться на эти но­ вые для него, непонятные, часто даже неприемлемые детали. Иван-дурак отправ­ ляется на поиски справки, которая бы удо­ стоверила, что он удЛный. Из этой подчерк­ нуто современной сферы жизни возникают часто для шукшинских героев предметы и притягательные, и отталкивающие: микро­ скоп, справка... Герой Шукшина часто ощущает «дефи­ цит современности». Это, может быть, зву­ чит странно по отношению к писателю, дол­ го ходившему в «деревенщиках», но это именно так. Шукшин, пытаясь понять каж­ дого, воспринимает своих героев на фоне пройденного им самим пути от деревни к городу. При этом писателю удалось не просто поменять место жительства: не от­ казываясь от ценностей одной культуры, он сумел приобщиться к другой, идущей от города. Это не было легко даже для Шук­ шина, а способен ли на такое приобщение каждый человек? По мере того, как Шукшин приближается к театру, этому традиционно городскому искусству, он меняет прописку своему ге­ рою также на городскую. Но это, в сущно­ сти, продолжение прежнего разговора, не­ зависимого от прописки, потому что не изменяются сами нравственные ценности. Меняется только причина, из-за которой нарушен баланс этих ценностей. А он нару­ шен и для героя, знающего только дерев­ ню и страдающего от «дефицита совре­ менности», и для горожанина, с лихвой по­ крывшего этот дефицит, но теперь не до­ считавшегося чего-то другого. Не случайно 1 Лев А н н и н с к и й . Тридцатые — семи­ десятые. «Современник», М., 1977, с. 263.