Сибирские огни, 1978, № 8

180 ИВАН ПЕТРОВ дело, что автор заходит к ним с разных сторон, основные мысли его на страницах книжки бесконечно варьируются, причем подчас довольно остроумно и живо. Но все это по-прежнем у никак не объяс­ няет причины столь восторженных оценок Толстым Бондарева, от ошибочного и пре­ увеличенного истолкования которых он хотя и открещивался позднее, но, как мы видели, в то же самое время и не отказы­ вался совсем. Что он нашел для себя цен­ ного в сочинении иудинского старца? Ведь он сам говорит, что это «те же самые мысли, которые тысячи раз повторяли так называемые сектанты-рационалисты, начи­ ная от павликан и кончая квакерами и д ру­ гими». И разве все «учение» Бондарева это не та же самая попытка «прилагать к жизни христианское учение», как это еще задолго до Бондарева старался делать и сам Толстой? Причем попытка, в силу ма­ лограмотности Бондарева, во многом очень наивная. Сохранилось любопытное свидетельство бывшего секретаря Л. Н. Толстого — Н. Н. ГуСева. Он вспоминал: «В беседе с кресть­ янином М. П. Тарабриным 5 февраля 1894 года в Ясной Поляне Толстой говорил, что значение образования состоит в том, что неученого человека легче сбить с толку, чем ученого, и как пример этого указывал на Бондарева. «Я знаю,— говорил Тол­ стой,— одного крестьянина,— очень умный, прекрасно написал о хлебном труде, так верно укорял высший класс за нарушение заповеди: «в поте лица нести хлеб твой», а между тем верит всякому слову Библии, и много о текстах говорит пустого». М ожет быть, Л. Н. Толстой пленился чи­ сто литературными достоинствами произ­ ведения? Но так ли уж они были вели- кй в масштабах яснополянского старца? И главное, не являются ли эти достоинства в 'какой-то степени следствием вмешатель­ ства в судьбу рукописи самого Толстого? Во всяком случае, все остальные бонда- ревские рукописи (а их не менее семи), не бывавшие в Ясной Поляне, не идут ни в какое сравнение по качеству отделки с той, что готовилась к изданию великим писателем. Орфография ли только? «Форма, данная этому сочинению, мною нисколько не изменена, и все различие между напечатанным и рукописью состоит в изменении орфографии, свойственной Бондареву, на орфографию , обыкновенно употребляющ ую ся в печати»,— писал Л. Н. Толстой в предисловии к парижскому из­ данию труда Т. М. Бондарева «Торжество земледельца...». Но если все это действи­ тельно было так, то почему же иудинский старец, всю жизнь мечтавший увидеть свое сочинение напечатанным, ознакомив­ шись с присланной книжкой, схватился за голову? Вполне возможно, что в переводах вна­ чале с русского на французский, а затем обратно, с ф ранцузского на русский, кое- что потерялось в стиле, в первую очередь, а затем и в каких-то смысловых значе­ ниях и оттенках слов и выражений. Но да­ вайте не будем забывать, что перевод с русского на французский осуществлялся при личном участии самого Л. Н. Толстого, в совершенстве владевшего обоими этими языками и очень заинтересованного в том, чтобы французы не исказили смысла про­ изведения. Не случайно же предисловие к переводу писал он сам. Принимая все это во внимание, трудно представить себе, чтобы Л. Н. Толстой мог поступиться какими-то принципиальными вещами, д орогим и одновременно Т. М. Бондареву и ему. Но, как мы видели уже раньше, в учении Бондарева было кое-что такое, что в глазах великого писателя не имело никакой ценности и по поводу ко­ торого он вынужден был сказать однажды : «много говорит пустого». Не случайно он в своем письме от 26 марта 1886 года предлагал Бондареву опустить ряд мест в рукописи, «чтобы не ослабить силу всего». В том, что Л. Н. Толстой «причесывал» взвихренные мысли Тимофея Бондарева, мы м ож ем легко убедиться сами. Для этого достаточно ознакомиться с тем, например, что писал о священной обязан­ ности всех людей в поте лица добывать хлеб свой Т. М. Бондарев и как пытался толковать это Л. Н. Толстой. Положение о том, что все люди должны сами «работать хлеб», является основопо­ лагающим в учении иудинского старца. На нем строится вся его философия. Это ее краеугольный камень, ее стержень, ее высший критерий. Именно защита этого положения и составляет весь пафос его сочинения. Поэтому в изложении сего главного своего положения, как увидим, он точен и предельно ясен. Он писал: «Хлебный труд есть священ­ ная обязанность для всякого и каждого (подчеркнуто мною .— И. П.) и не должно принимать в уважение никаких отговоров». Далее, очевидно, предвидя возможные не­ верные толкования утверждения сего, он приводит в качестве полуриторических вопросов «извороты» высшего класса: «А если все будем работать, где бедные возьмут деньги? Мы людям деньги даем, а они нам хлеб. И так рука руку моет и обе белые бывают... Так богом устроено, чтобы одним одно работать, а другим д ру­ гое... Если всем заняться земледелием, тог­ да все заводы и фабрики долж ны остано­ виться, и мир придет в упадок». На эти самим себе поставленные вопро­ сы Бондарев отвечает так: «Это несправед­ ливо, потому что восемьдесят дней в году праздников, в которые люди освобож ­ даются от всех занятий; да другие восемь­ десят дней пройдут у всякого человека в праздном шатании, а мир не приходит в упадок. А если м уж у с женой одну де­ сятину хлеба обрабатывать тридцать дней в разные времена года, тогда вселенная должна прийти в упадок,— это почему так?»