Сибирские огни, 1978, № 8

132 ИСАЙ КАЛАШНИКОВ — Ты что это, Степа? Зачем беду накликаешь? Да я теперь к этим шкуркам не притронусь. Пропади они пропадом! — Я, Клава, не беду накликаю. Предостерегаю. Знай, что отве тить, если спрашивать будут. — А что мне ответить? Где я, Степа, брала соболей, если не у тебя? В самом деле —где? Сваливать на охотников —не выйдет. На такое вранье не клюнут. Самая хитрая неправда —это полуправда. — У Тимохи брала. Он тебе давал. И никто другой. — А ведь... — Запомни, что сказал! Все другое из головы выкини. Из магазина пошел к Тимофею. Тот уже был в легком подпитии. Угрюмые глазки заплыли. Оборо- датевшая рожа — ребятишек пугать. Ни слова не промолвив, с сопением полез под стол, достал початую бутылку, нарезал хлеба, распластал лу ковицу, присыпал солью. — Без меня пил? — Угу. Внутри горит.—Разлил водку в захватанные стаканы, полу чилось почти по полному.—Зря мы, Степа. Исказнился. — Мы? Из-за тебя же все. И ты же... Один. Ему'сейчас и в самом деле стало казаться, ^то во всем виноват этот алкаш и безмозглый кретин. Что зайца, что человека убить... И откуда берутся такие? Их надо в малолетстве, в зыбках удавливать! Нечего им делать на этом свете! Злость росла, ширилась, и была она желанной, как искупление. Тимофей обеими руками взял стакан, поднял голову и в открытый рот, как в воронку, вылил водку. Из своего стакана Степан перелил вод ку в его, себе оставил всего несколько капель, да и те пить не стал, по мочил губы, отодвинул. А Тимофей даже для приличия не отказался, вы дул все, покосился на пустую бутылку, принялся жевать луковицу. — Что же теперь будет, Степан? — Ничего. Ни одна душа не^ знает. И никогда не узнает. — Боюсь я, Степан. Шибко'боюсь. Зачем они ходят ко мне? Выпы­ тывают. Догадка есть, а? — Говорю: не знают! — А вроде как знают. Сердцем чую. И Веру Михайловну жалко. О ней все думаю. — О себе бы лучше думал. Уж она-то тебя бы не пожалела. «Выдаст, недоумок, выдаст! Чуть прижмут —все выложит». Нестер пимо захотелось выпить, забыться. Но подавил в себе это желание. Ду­ мать надо, трезво думать. Вот она, опасность, главная и единственно серьезная —Тимофей. Себя обречет на гибель и его с собой прихватит. Надо же уродиться таким балдой. Выплеснул капли водки из стакана, зачерпнул воды, пил ее малень кими глоточками, ходил по избе. Грязные, продымленные стены были го­ лы и убоги. Лишь у дверей висела двустволка. Взгляд все чаще задержи вался на ней. Та самая. И где, интересно, прячет вкладыш — винтовочный ствол? Наверняка где-то здесь. — Оставшихся соболишек где хранишь? Дома? — А? —взгляд Тимофея был тусклым, отсутствующим.—Нет. Не дома. В дупле, которое показывал. — Там, видел, ребятня хороводится. Наткнуться могут. Перепрятать надо. — Угу. Перепрячем. Степан поставил стакан на стол, закрыл лицо ладонями, постоял так, положил руку на широкую спину Тимофея. — Все будет хорошо. И дом, и Марийка твоими будут. Ты вот что... Как стемнеет, приходи к дуплу. Перепрячем соболей. Они еще пригодят