Сибирские огни, 1978, № 7

80 не так страшно было жить. Мы беззащитны перед судьбой, болезнями, смертью. Мы — пленники своего тела... Он говорил бы еще долго, уже по привычке втянувшись в долгую и, как казалось ему, умную беседу, еслщбы Зоя не рассмеялась. Такого не случалось никогда. Он хотел рассердиться, но вспомнил о ее болезни, к тому же кружилась голова, было сладко и страшно от вина, странного разговора, поэтому он только сел на постели, внимательнее посмотрел на Зою и пожал плечами. — Ты говоришь глупости,— сказала она.— Пойми меня правильно, Вадим, я очень уважаю твой ум, но сейчас ты страшно глуп. Неужели ты думаешь, что я ничего не понимаю? Я ведь для тебя просто деревенская дурочка, с которой и спроса мало. Ты — ученый, я — просто девушка без образования, воспитания. Д а , мои родители — простые крестьяне, я выросла в деревне и книг прочитала намного меньше, чем ты. Но разве ум — это диплом или степень? Разве ум — это только умение говорить о всяких проблемах? Я дурочка только для тех, кто хочет видеть меня такой. Ты хотел, чтобы я слушала тебя и во всем соглашалась — пожалуйста. Ты хотел, чтобы я была помощницей в твоей жизни, чтобы дома было чисто, было кому стирать и готовить — я к твоим услугам. Ведь я пришла к тебе лаборанткой — ей я и осталась даже в этом доме, я просто стала такой, какую ты ждал. Вадима замутило. То ли от вина, то ли еще от чего. Он раскрыл окно и поглубже вдохнул. — Но почему ты сделала так? — тихо спросил он, не оборачиваясь.— Ты обманула меня. Это подло. Это мимикрия. Ты ведь как камбала, меняющая свой цвет. Подло, ты понимаешь это слово? — Прекрасно понимаю. Все остальные слова тоже. А вот ты не понимаешь, что это и есть любовь. Я люблю тебя, а когда по-настоящему любишь, то растворяешься без остатка. Вадим включил верхний свет, ему показалось, что в комнате слишком темно и, быть может, вместо Зои лежит чужая женщина, а он просто не видит и обманывается знакомым голосом. Но ничего нового он не увидел. Круглое, не слишком красивое лицо Зои было обычным, разве что щеки более румяные от жара да лоб —- бледный и потный. И он растерялся именно оттого, что внешне в ней ничего не изменилось, и тогда померещилось ему, что кто-то чужой забрался в ее тело и говорит оттуда, смеется над ним, издевается. — Что же теперь будет? — прошептал он.— Что же теперь будет? Он хотел перекреститься, но не вспомнил, как это делается, и просто махнул рукой. — Ты больна, Зоя,— сказал он, пытаясь придать голосу жесткость.— У тебя высокая температура, тебе надо спать. Успокойся, это пройдет. — Конечно, пройдет. Ты прав, это, наверное, болезнь... Вот я лежу и говорю тебе все это. А зачем? Разве что-нибудь изменится? Нет. Тебя-то не изменишь. Ты никогда не сможешь понять другого человека, потому что не можешь отречься от себя. Вот ты и одинок. А я — нет. Ты всегда считал себя выше меня, а вот видишь, как выходит, ты и не знал меня вовсе. А я тебя знаю лучше, чем ты сам. Она снова рассмеялась почти знакомым смехом, в общем-то не обидным, но все равно он почувствовал себя униженным. Ему стало неприятно, словно он уличил ее в обмане, в подделке, в измене.— Что же теперь будет? — повторил он. — Да ничего не будет. Наутро я снова буду прежней, такой, какую ты привык видеть. Тебе нужна такая жена, ну и ладно, я не против,

RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2