Сибирские огни, 1978, № 7

56 — Ты же все можешь понять... Я тебе плохо рассказывал о нашей с мамой жизни. Я тебе это перескажу заново. Правильно! И ты все поймешь.— Хорошо,— сказала жена непривычно мягко, и это вдохновило Валерия Геннадьевича еще больше. — Я достиг степени РАЗЛИЧЕНИЯ ,— говорил он, стоя уже в дверях веранды, помахивая рукой с конвертом.— И по отношению к тебе, и по отношению к маме... Может быть, даже больше! — В последнее время ты стал говорить полузагадками. Я не сразу тебя понимаю. — О! Это просто! Мы плохо различаем близких, потому что они слишком близко к нам стоят, а дальних, потому что далеко. А без РАЗг ЛИЧЕНИЯ не может быть никаких человеческих отношений, никакого установления истины. И все дело в том, чтобы найти верную точку, а с нее всё видно отчетливо. — И где же эта точка? — У каждого своя. Я нашел свою здесь, у моря. — Вон как! — Да. Ты понимаешь? — Пожалуй. Только ведь надо еще иметь добрую волю, желание искать эту точку. — Конечно. Ах, ты умница! Добрая воля нужна. Это предпосылка. — Все-таки ты много мудришь. А? В жизни-то все, может быть, и попроще? — Это пока не различаешь. А потом... . — Ну, хорошо. Отправляй свое письмо и возвращайся поскорее. Нам со Светланкой как-то беспокойно без тебя. — Бегу. ...Подкатывал вечер, первый вечер в Крыму, хоть еще и в поезде, но уже в Крыму! Валерий Геннадьевич бесцельно мотался по вагону взад- вперед. И вдруг дверь «студенческого» купе со стуком открылась и из нее вытолкнулись двое, одним из них был «музыкант». Он держал рукой за грудки парня и покрупнее и повыше себя. Кажется, в одно мгновение «музыкант» пропятил его в конец вагона, к тамбуру. Парни буквально промелькнули мимо Валерия Геннадьевича, и он успел лишь увидеть растерянность в глазах высокого и злую решимость в лице «музыканта». Упершись в дверь, они остановились, и «музыкант» не очень громко, но с силой, с напором, за которыми чувствовалась ярость, проговорил: — Если ты еще раз! Если ты еще позволишь себе! Я тебя!.. Видимо, он здорово придавил парню грудь, у самого горла, забрав в кулак его рубаху, потому что тот прохрипел неестественно: — Пусти! Чокнутый! Порвешь... — Я т-тебя предупреждаю! — и вдруг, освободив правую руку, которой держал парня, взмахнул ею в воздухе, словно хотел ударить. Валерий Геннадьевич уже сделал шаг к ним, уже рот открыл, чтобы крикнуть, высокий парень испуганно закрылся руками, чуть ли не присел, но «музыкант» не ударил, а сказал сквозь зубы: — Подонок! — и пошел к своему купе. Все произошло столь быстро, так стремительно, что никто, кроме Валерия Геннадьевича, не успел даже заметить, догадаться о смыслу этой сцены. Высокий парень все еще стоял на том же самом месте, поправлял рубашку, к лицу его медленно приливала краска, он смущенно улыбался самому себе. Валерий Геннадьевич совершенно неожиданно испытывал нечто похожее на чувство удовлетворения. Может быть, отто-.