Сибирские огни, 1978, № 7

52 — Ты не хотела бы испытать, изведать, примерить на себя гармонию? — Честно говоря, я не вполне понимаю все твои мысли. — Это не беда! Не беда! Лишь бы было желание и добрая воля. Да! Воля нужна. — Мне казалось, что я все-все в тебе знаю... __ Вот видишь, как ты заговорила... Но не будем пока об этом. Не будем! Давай просто смотреть вокруг и дышать. И опять все видеть вокруг! Ведь мы у моря! Галка! Если б ты знала, как это все для меня!.. Как я долго-долго шел... Светлана отошла от них и, стукая камнем по камню, пыталась отколоть кусочек от обломка-обелиска, возле которого вчера так долго и стоял, и сидел Валерий Геннадьевич. А он говорил жене: — Ну, признайся, что ты довольна, что правильно я увез вас к морю, и к черту машину, и вообще всякое барахло! Скажи, что ты рада, что нам давно надо было сюда приехать! — Да. Я довольна. И в подтверждение своих слов, Галина Петровна придвинулась к мужу и непривычно, доверчиво приклонила голову ему на плечо. Ночью Валерию Геннадьевичу приснился сон, тяжелый и совершенно неправдоподобный, но причинивший боль, разбудивший его среди ночи. Ему снилось, будто к ним в гости, еще дома, пришел Янович, и Галина встретила его не как гостя, а как хозяина, как мужа. Она суетилась возле него, всячески проявляла свою заботу о нем, усадила за стол, кормила и досадливо отмахивалась от законного супруга, а когда он стал допытываться, что все это значит, она испуганно, вдруг услышит Янович, просила его помолчать, не мешать, не расстраивать Яновича, он устал и может обидеться. Тогда Валерий Геннадьевич начал медленно догадываться о том, что у его жены и Яновича давным-давно течет своя, неизвестная ему, жизнь, и она-то и есть для них главная. Он ловил косой презрительный взгляд Яновича, а Галина торопливо что-то доставала из хозяйственной сумки—^там оказалась другая, маленькая, дамская, белой кожи с перламутром, очень красивая, сумочка; и Валерий Геннадьевич сообразил, что это подарок Яновича, тут же вспоминая, что сам сто лет ничего не дарил жене. Галина вытянула деньги и говорила: «Я вам оставлю. Вот вам со Светланкой». И когда он все понял, когда все объяснилось— холодность и равнодушие жены, ее вечная недоверчивая, пренебрежительная к нему полуулыбка, его одинокое спанье на диване, его бесконечное одиночество,— он взвыл диким голосом, замахал руками, как пустыми рукавами, стал выкрикивать страшные ругательства и все -хотел влепить жене пощечину, но руку его, будто ветром, относило в сторону, и он лишь жалко махал ею перед лицом жены, уже принявшим обычное, полупрезрительное выражение. Валерий Геннадьевич рыдал, захлебывался рыданиями и все выкрикивал бессвязные слова, теперь более всего похожие на жалобу, на недоумение — за что? Нестерпимая боль разрывала грудь... И он проснулся. По лицу текли слезы. Он ничего не слышал и не видел. Медленно проступила противоположная стена, кровать, на которой спала Светлана, потом он различил другую кровать, ближе к себе, на ней лежала жена. Вскоре он расслышал спокойное дыхание и посапывание жены и дочери. А сердце все бешено стучало, и он все еще сглатывал закипавшие слезы. нь: Валерий Геннадьевич осторожно повернулся на бок и, скрипнув раскладушкой, встал.?Его качнудо, он оперся рукой о стенку и тут же мягко толкнул дверь. За дверью была крошечная застекленная веранда, там стоял стол — за ним они завтракали и ужинали,— и старый диван со спинкой. Вале-