Сибирские огни, 1978, № 7

48 ным только что, и казалось ему, что он знал, о них, искал именно их и тотчас нашел. Это были стихи о потухшем вулкане. Валерий Геннадьевич, почти не веря в реальное существование этого стихотворения, читал: ...Он как застывший ураган, Упавший на колени. В нем вихри замерли И сковано движенье, Застыли намертво Горячие мгновенья... ■ ' \ Он повторил про себя несколько раз эти строчки и окончательно понял, что они могли быть написаны только здесь или после того, как было увидено и почувствовано все, что видит он сейчас. Его отец был здесь. Он испытывал то же самое, что пережил сейчас он, его сын. Валерий Геннадьевич потер рукой грудь у сердца и, перелистнув несколько страниц, стал читать другие стихи, в том числе и те, которые показались ему в детстве непонятными, колючими, словно нарочно изломанными железками. Теперь он их воспринимал иначе. За строками угадывалась душа поэта, ранимая и защищающая себя, впечатлительная и не умеющая; скрыть наивного восторга перед уловленной красотой мира, изменяемого человеком по человеческим идеалам. Шумно вздыхая, то и дело отрывая взгляд от страницы, Валерий Геннадьевич читал стихи, становившиеся все понятней, все ближе, иногда начинало казаться, что он сам, если бы мог, написал бы точно такие стихи. Он понимал, что, очевидно, читаемые им стихотворения не принадлежат к числу выдающихся произведений поэзии, и тогда настраивался на критический лад, но искренняя незащищенность поэта сбивала его холодность. А тут вдруг, где-то в начале или в конце какого-нибудь явно слабоватого стихотворения, неожиданно попадались совершенно точные, единственно возможные слова, живо рождающие понятное, близкое... Вот вроде этих строк: Просили пристани: «Пристань!» На берегу красавицы стояли, Туманом нас встречала рань, Бакланы жалобно кричали. ) Валерий Геннадьевич мог оценить неожиданность и открывающийся новый смысл первой строчки: «Просили пристани: «Пристань!» Сколько раз он и сам проплывал по Оби мимо маленьких дебаркадеров, на которых значилось не название поселка, а одно это слово — «Пристань». А он и не догадывался, что это призыв, может быть, мольба — пристань! Поняв это, он догадался об очень, наверное, важном в характере отца, который, видно, так и не откликнулся на призывы и соблазны пристаней, суливщих спокойствие, тйшину и размеренность. Снова Валерий Геннадьевич оторвал взгляд от страницы и долго смотрел прямо перед собой на горы, на узкую тропу, извилисто поднимавшуюся между утесами и исчезавшую на большой, уже нешуточной, высоте за поворотом, за серой каменной глыбой. Он и до этого смотрел в ту сторону и помнил, что один раз видел на тропе группу людей, медленно бредущих вверх. Сейчас их не было. Смутное беспокойство шевельнулось в душе, - Валерий Геннадьевич стал пристальнее вглядываться, пока не догадался, что, наверное, люди, идя по тропе, завернули за серую глыбу, за которую спряталась и тропа. Он ждал. И вот они появились. Один за другим. Шесть человек. Ему было видно, что у них есть бинокль, и они поочередно смотрят в него на море, на горы, на поселок, оставшийся далеко внизу. И тут он их узнал, догадался, кто эти люди,— это же студенты, его поездные знакомые. Он тотчас различил их всех, и