Сибирские огни, 1978, № 7

41 полки с книгами, хороший телескоп... Надо выбрать место невдалеке от большого города, на берегу реки или озера. Он устроится преподавателем в какой-нибудь техникум или опять пойдет в школу. У них будет фруктовый сад, и надо будет заботиться о нем, работать: рыхлить землю, поливать, вносить удобрения, обрезать сучья. Он вспоминал ссору с Яновичем, решал, что больше не будет с ним работать, что никогда не простит тому их последнего разговора, что надо и в самом деле думать о новом месте и новой работе. На море он тоже часто возвращался к таким мыслям. У моря он сидел часами. Соблазнил и Светку. Они перебирали камешки, выкатываемые прибоем, находили полудрагоценные, полупрозрачные сердолики, маленькие пестрые ракушки, из которых местные жители делали бусы и продавали на набережной. Несколько раз море выбрасывало маленьких рыбок: бычков, один раз камбалишку величиной с пятак, сильно растрогавшую Светку, которая поспешила вернуть ее в море. ' Случалось, море становилось гладким и белым, на него было больно смотреть без защитных очков. Тогда оно напоминало снежную равнину в преддверии весны, здлитую еще холодным, но ярким солнцем. И он вспоминал, что с мальчишеских лет такие предвесенние снежные поля напоминали ему никогда не виденное море. И однажды, в детстве, он шел на лыжах по снежной, сверкающей светом целине, полуослеп- ший, воображающий, что плывет по морю, спасшийся после кораблекрушения. Странно, но море очень часто напоминало ему знакомое, родное и близкое. И он всерьез готов был по этому поводу думать о связи многоразличных явлений земного мира... Как-то на рейде (а может быть, это называется иначе, он забыл) появилась настоящая рыбачья шхуна с черным корпусом, белой надстройкой, двумя мачтами. Она стояла невдалеке от берега. Он смотрел на эту шхуну, на море, на профиль старых гор, замыкающих залив, и что-то знакомое начинало вспоминаться. Ах, да! Это же литературное! Гринов- ское! Веяло юностью, собственными мечтами. Но и не только литературное, но еще и киношное. Ну, конечно, он уже слышал от разных экскурсоводов и читал в рекламных проспектах, что многие популярные фильмы снимались в этих местах. Он терял чувство первооткрывателя, собственные ощущения казались вторичными, он начинал злиться, будто кто-то подслушал его мысли и теперь насмехается над ним. Старался объяснить себе: «Что же делать, если в наше время не только наука и техника становятся вездесущими, но и искусство, используя их, тоже становится неудержимым...» Валерий Геннадьевич усмехнулся неожиданно пришедшему слову — неудержимое искусство, подумал, что, пожалуй, в этом есть кое-какой смысл. «Должно же ведь искусство иметь стесни*- .дельность... Нет, не так! Это смешно. Должно же искусство оставлять что-то для человеческого освоения, для освоения человеком, самим, без •посредников, чтобы собственными глазами, руками, чувствами... А не машинами или через кинокамеру...» Что-то в этом роде хотел он сформулировать, чувствуя, что снора р нем пробуждается давнишнее недоверие к искусству, досада на то, что оно пытается лишить его свежести первого впечатления от увиденного собственными глазами. Итак, у моря он стал думать об искусстве, и это тоже было как воспоминание. Однажды они соблазнились призывами экскурсовода, передаваемыми по радио, и купили билеты на теплоход, отправляющийся на вечернюю морскую прогулку. Они шли под самыми скалами Кара-Дага и в густеющих сумерках успели увидеть, что каменные одежды скал похожи на кожу бегемота.