Сибирские огни, 1978, № 7

120 По тропе Миша дошел до больницы, повернул назад и медленно проделал ее последний путь по земле. Остановился у мостков. Ему нетрудно было представить вчерашнюю ночь, темноту, шум дождя, свет лампы на столбе. Закрыл глаза. Явственно возникло ощущение, что там, за спиной, в затылок ему уставился пустой зрачок ружья, вот-вот ударит пуля, он упадет на землю и захлебнется кровью, а пуля, круглый комочек свинца, продолжит свой полет, шлепнется в серый косогор. Он встряхнулся, отгоняя наваждение, перешел через мостик, присел над тем местом, куда, как ему сейчас представилось, должна была попасть пуля. Щетинилась засохшая трава. Ни ямочки, ни вмятины, ни вывернутых корешков, ни ссеченных стеблей травы. Но это еще ничего не значило. Вода могла загладить щербинку, смыть корешки и стебли. Он достал складной нож. Лезвие легко входило в сырую супесь, потрескивали подрезаемые корни. Пули не было. Покопался еще в двух-трех местах. И снова ничего. Поднялся, стряхнул землю с колен. То, что он делает — глупость. Ничего он так не найдет. От него сейчас требуется не наитие, не покорное следование за прихотливой игрой воспаленного воображения, а работа. Ты долго порхал, Мишка Баторов, давай-ка поработай. Пригодится эта пуля или нет, но ты ее найди. Весь косогор переверни, но найди, или скажи, что ее нет, когда будешь точно знать, что ее здесь действительно нет. За лопатой он пошел к Константину Данилычу. Старик не спросил, для чего нужна лопата, предложил: — Давай я тебе помогу. И Миша готов был с благодарностью принять помощь, но в последний момент опомнился. Хотя вчера он и был не в своей тарелке, все же уловил, что Зыкова заинтересовала личность сына этого старика, не очень трезвого, но не совсем уж и пьяного, Ефима Константиновича. В сенях ли он был — еще вопрос. И старик что-то больно уж помочь хочет. Кстати, не спросил, для чего лопата, значит, догадывается для чего. Хотя, догадаться об этом просто. Видел, наверное, из окна, как они по пусты* рю ходили... — Спасибо, дед, один управлюсь. — Ну-ну...— А глянул из-под бровей неласково. У ручья Баторов снял свой новенький пиджак, ослабил свой роскошный галстук, поплевал на руки. Земля была податливой. Отвалив ком, прошитый, оплетенный корнями, разминал его пальцами. Не споро двигалось дело. Косогор бугрился перед ним, нагоняя тоску, вызывая злость. Пришли два старика с лопатами. Сказали, что их направили сюда помогать и, если что найдут, подписать протокол. Оба бойко взялись перелопачивать землю. Но Миша их тут же остановил: — Э-э, деды, так дело не пойдет! Не под картошку землю вскапываете. Комья разбивать надо. Иначе ничего не найдем. Старики стали работать аккуратнее. Солнце поднималось все выше. На Байкале вспыхивали, сшибались, гасли и снова вспыхивали золотые блики. Сверкая стеклом, эмалью, по берегу прокатился автобус, нырнул в улицу. Он проводил его долгим взглядом. Соня, конечно, уже возвратилась в город. Походила по райцентру, поискала его, плюнула и уехала. Теперь и разговаривать не захочет. Плохо это. Но еще хуже было бы, если бы она сейчас была здесь. Ночью Степан не заснул и на минуту. Наверное, ему было бы легче, если бы в доме до утра толклись люди. Однако, после того, как проскрипело, царапая душу, слово «экспертиза» и Веру увезли, люди разошлись, ин остался один. Совсем один. Разом навалилась безмерная усталость.