Сибирские огни, 1978, № 7

116 испытанный. Правда, был слух, что в городе Зыкова ценили. Но слухи, они есть слухи. — Не беспокойтесь, Борис Андреевич,— сказал Алексей Антонович.— Все сделаем как полагается. — Я не беспокоюсь,— прокурор поднялся.— Вы, Алексей Антонович, не новичок, вас учить не надо. Да и ребята, думаю, понимают обстановку. Действуйте. ' Прокурор ушел. Алексей Антонович только теперь сообразил, что означали слова Бориса Андреевича. Формально все нити расследования должен держать в руках Зыков. Но фактическая ответственность ложится прежде всего на него, Длексея Антоновича. Понял ли это Зыков? Впрочем, какая разница... Пламя металось и билось о своды печки. Алексею Антоновичу захотелось придвинуться со стулом к печке, погреть ноющие колени, но он преодолел это желание, сел за стол, положил перед собой лист бумаги и авторучку. — Приступим к делу.— Ему казалось, что Зыков и Баторов подойдут и сядут рядом, но ни тот, ни другой не пошевелились, как завороженные смотрели на огонь,— Приступим к делу,— суше и строже повторил он.— Вырисовывается следующая картина. Степан Миньков и его жена возвращаются домой, прошу обратить внимание, обычным для них путем — по тропе через пустырь. Единственное место, более или менее освещенное,— у ручья. Именно здесь и прогремел выстрел.— Алексей Антонович успел побывать у ручья и теперь быстро, уверенно набросал схему местности, показал Зыкову.— Так? Напрашивается вывод: убийца знал, что Миньковы пойдут по тропе, поджидал их у заранее выбранного места. Теперь вопрос — убийца попал в Веру Михайловну преднамеренно или целил в Минькова, но промахнулся? Баторов принялся ворочать кочергой поленья. Отсветы жаркого пламени ходили по его скуластому узкоглазому лицу. Воротник рубашки измялся, пижонский галстук сполз вбок,— черт знает что такое! Зыков удобно привалился к стене, прикрыл глаза, по его лицу, детски розовому, безмятежному, нельзя было понять, о чем он думает. И думает ли вообще, может быть, опять дремлет и видит хороший сон. — Что вы на это скажете? — спросил он. Зыков пошевелился, открыл глаза, вяло проговорил: — В кого стреляли — действительно важный вопрос. Но его умозрительно не решишь. — А я считаю, мы должны принять за основу предположение — стреляли в Минькова. — Почему? — Да потому, что Вера Михайловна была человеком безобидным. Поступками, действиями, обращением с людьми она просто не могла вызвать ненависть к себе. Иное дело Степан Миньков. Борьбой с браконьерами, неподкупностью, принципиальностью он нажил немало врагов. — А-а,— неопределенно протянул Зыков.— Я думал, у вас есть какие-то факты. Предположения могут быть верными, но могут быть и абсолютно неверными. — У меня есть вопрос,— подал голос Баторов.— Вы считаете, стрелял кто-то из браконьеров, то есть из охотников? — Совершенно верно. — Здешние охотники, Алексей Антонович, как я знаю, бьют белку в глаз. Так промахнуться... Что-то непонятно. — Человек не белка, Баторов. У кого хочешь рука дрогнет. Это первое. А второе — плохая освещенность.— Ему скучно было разжевы