Сибирские огни, 1978, № 6

як ; ону Р: 65 Но ответ-то он должен был держат*, не перед условиями, некоей аб­ стракцией, а перед собой! И — каждый день. Оставалось одно: побеждать. И реализовать тем самым обретенное идеальное... Таковы были его решения этим утром. Поднявшись на новые свои опоры, Герасим оказался на новой высо­ те над уровнем житейского моря. Он стал вровень с обстоятельствами; стал равным своим проблемам, . Но понимал, что, сколь важное он ни решил, сколь многое ни знал сейчас,— еще больше оставалось для него нерешенного, ибо велико было еще не известное ему; и, главное, он не знал и не мог знать, чего он не знает... Понимал: человек меняет кожу не один раз в жизни. И хотел определить для себя,— что заставило его пройти его путь? Ему было известно: все познается в критической ситуации, через критическую ситуацию. Была ли его ситуация критической? Трудно возражать против того, что самое реальное событие в жиз­ ни— это смерть. Так была ли его ситуация, через которую он прошел за одно лето,— критической? Теперь он мог попытаться оценить и это. Смерть... Уже немало коллег, старших и почти ровесников, на его памяти ушли в эту дверь или ступили на ее порог. Редко это было связа­ но с естественными процессами времени, возраста; в большинстве своем это были люди, сами, в перегрузках, отдавшие свои жизни,. И когда р трагическую минуту говорили о них, что они пожертвовали собой,— этр было безусловно. Вместе с горечью Герасим ощущал и гордость: это бы­ ли, таковы были люди его профессии. Однако потом Герасим начинал испытывать все более явственную досаду; она смущала его, он ее сты­ дился, но не мог прогнать. Он спрашивал себя: ради чего?.. Нет, то, что оставалось,— выводил он в итоге рациональных построений,— обычно стоило, конечно, и жертвы, потому что познание было частью высших целей, высших человеческих идей. Но за самопожертвованием во имя высшей цели нередко обнаруживало себя для посвященных другое: бopьбa^ за результат была движима самоутверждением, отстаивание теории — защитой собственного превосходства над ближними; теперь называлось одно побуждение, при жизни руководили иные: деятельность направлялась личными мотивами, жертвы приносились для себя, а не для людей, отнюдь не для того высшего, должного стоять над земным существованием, не для человечества нынешнего и грядущего; риск при этом принимался только в пределах вероятности потерь не более чем на должность, мученичество, самоотречение и нравственная философия отсутствовали. Возможно ли для интеллигента так жить? Возможно ли за это умирать? Перед лицом смерти это были вопросы бестактные, но и закономерные. И если результат был значителен, его хотелось восприни­ мать отдельно от того, как — и кем — он получен. Герасиму делалось жаль эти жизни... Да, смерть была реальным событием, и она ставила главный вопрос, какой можно было задать жизни. Грань, на которой Герасим оказался сначала, была гранью между инерцией и самовыражением, пассивностью и поиском своего, привыч­ кой и любовью, уходом в себя и приобщением. Грань, на которой он ока­ зался затем, была гранью между возможностью реализоваться в работе и бессмысленностью существования, успешностью и неудачей, восхожде­ нием и безвестностью, благополучием, его как ученого и несчастьем, почетом и бесчестьем. Грань, на которой он оказался потом, была гр.аг Нью между принадлежностью к самому злу и преданностью добру, от- 5 Сибирские огни № 6 \