Сибирские огни, 1978, № 6

174 ВИТАЛИЙ КОРЖЕВ Стихи Василия она и раз и два перечитала. В них, как в пустыне,— никого, не пахнет ни травой, ни хатой. Но Вася ей родней того, что написал и напечатал. Сам. без стихов... Но без стихов она не знала — он каков... И долго думала она у потемневш его окна... Катерина еще любит Хомутова, но любовь эта, не оплодотворенная духовным родст­ вом, катится уже как-то по инерции. И на­ конец наступает неизбежное полное про­ зрение Катерины: «Он не понял С ЕЛО , а МЕНЯ — понял?..». Как окончательный «при­ говор» Василию Хомутову, человеку и поэ­ ту, звучат слова героини. «Говоришь шибко, хорошо пишешь, а стоишь зыбко — без кор­ ней, слышишь?» И дальш е: «Встречь тоске, боли — я скаж у честно — при твоей доле нету мне места». Здесь — исход любовной драмы ... Сюжетно-композиционная, художествен­ но-образная расстановка сил в поэме тако­ ва, что тут трудно найти откровенных носи­ телей недобра, как это часто и бывает в жизни. Без вины виноватые,— вот она, дра­ ма духовной несовместимости, порожден­ ная той жизнью, в которой герои поэмы должны жить и — живут. Пока сама жизнь не сотрет это, теперь ещ е живучее, проти­ воречие времени... Со всей категоричностью я должен от­ вергнуть здесь литературно-критическое «резюме» В; Бабинцева, рецензировавшего поэму и совершенно не понявшего сути образа героини, а, значит, и магистральной идеи произведения: «Логика (вернее, отсутствие таковой) по­ ступков говорит сама за себя. Даж е уход Екатерины от Хомутова скорее можно объ­ яснить обманутыми надеждами о (?) «ты­ щах», чем осознанием, что она оторвана от «корней». И не ей судить Хомутова. В этом, дум ается нам, главный недостаток повес­ ти» *. Итак, по В. Бабинцеву, Катерина — не бо­ лее чем корыстолюбивая греховодница. А коль так, то «и не ей судить Хомутова». По «логике», на которую столь «прочно» опирается рецензент, выходит, что Хомутов сделал великое благо для общества, при­ мерно наказав зарвавшуюся стяжательницу (соблазнил, «увел» от мужа и бросил). Из «бабьих споров» и кривотолков сельчан на­ счет «деньжищ», якобы в изобилии имею­ щихся у Хомутова, рецензент вывел и «об­ манутые надежды о (?) «тыщах» самой Ка­ терины, приписав ей тем самым не свойственную ее натуре алчность, жадность. Даж е там , где В. Бабинцев приближается к более или менее верному толкованию поэмы, он либо останавливается на полпу­ ти, либо перехлестывает и передергивает' в своих выводах и обобщениях. «Персонаж (Катерина.— В. К.),— пишет он,— который по замы слу мыслился (?!) как основной, вышел малопривлекательным. И тем самым ослаблено воздействие и убе- 1 «Вечерний Новосибирск», 1972, 2 июня. дительность главной мысли повести — чело­ век «без корней», «на колесиках» не только несчастен сам (Хомутов), но делает несча­ стными и тех, кто с ним сталкивается (Васи­ лий и Екатерина)». Получается: будь Катерина нравственно попривлекательней (а рецензент сам же, вопреки подлинному образу, и лишил ее этого), то и «главная мысль повести» про­ звучала бы убедительней. Тогда, мол, ста­ ло бы понятным: нету у человека (Хом уто­ ва) «корней»,— вот он, «несчастный», и ка­ тится «на колесиках», и сокрушает налево и направо «тех, кто с ним сталкивается»! Такова немудреная «логика» (вернее, от­ сутствие таковой) рецензента В. Бабинцева, не уловившего всей глубины и важности об­ щественно-нравственных и идейно-эстети­ ческих проблем, поставленных в поэме «Екатерина Манькова»... «Плитченко не учел, что у поэзии свои законы»,— безапелляцис нно заявил П. Улья- шов, сам-то, видимо, давно уже познавший и глубоко усвоивший все тайны и законы художественного творчества. «То,— пишет он,— что в прозе выглядит как ирония, юмор, в поэзии может оказаться пародией. Комический эф ф ект, на который автор рас­ считывал в отдельны х случаях, распростра­ нился на всю поэму, на все образы. Лири­ ческое начало странным образом смеша­ лось в поэме с комическим». Но с каких пор «смешение» («странным образом»?!), соединение, слияние лириче­ ского и комического начал стало вдруг поэ­ зии противопоказанным? Тогда ведь надо изъять, убрать из русской и мировой поэ­ зии целые ее массивы и прописать их на «узковедомственной площади» только ли­ тературной пародии! Поставив капитальный забор между про­ зой и поэзией, П. Ульяшов, по сути дела, лишил последнюю права на юмор и иронию и распространил «комический эффект» «в отдельных случаях» «на всю поэму, на все образы». Это что же, Григорьев, Катери­ на, Хомутов — образы «комические»? Или «трагикомические» (по трактовке А . Рас­ кольникова)? Надо иметь хотя бы элемен­ тарную и — тем паче — рецензентскую со­ вестливость, чтобы столь необъективно, предвзято прочесть поэму и сделать выво­ ды, прямо противоположные тем, что вы­ текают из ее текста (я уж не говорю об идейно-эстетическом осмыслении произве­ дения). Менторский, нравоучительно-назидатель­ ный тон проработочной критики П. Улья- шова, А . Раскольникова, В. Бабинцева и иже с ними никак не способствует, а лишь вре­ дит развитию нашей поэзии. В случае с поэ­ мой А . Плитченко эти рецензенты идут от своих узких, догматических и зачастую про­ сто-напросто неверных жизненных и эстети­ ческих критериев и литературных схем, ф ак­ тически диктуя автору, как и что, по их «просвещенному» мнению, он должен был написать... «У героини, собственно, нет судьбы. К че­ му же тогда претензии на какой-то обоб­ щенный народный характер?» — вопрошает П. Ульяшов.