Сибирские огни, 1978, № 6

НА КРАЮ 111 ' ‘ ’ ~Щ --------------:----------------------------------------------------------- Я плакала, а виолончель уговаривала меня и убеждала, почти упра­ шивала, будто понимая, что все равно невозможно быть тому, о чем она тоскует, все равно ей не убедить меня, она прощала меня и жалела... Я сидела за своим столом в ординаторской и писала письмо маме. Раз шесть в тот вечер меня вызывали в приемный покой — шить. По­ следним был мальчик лет пяти с большой резаной раной на бедре. Он кричал и звал мать; санитарка держала его за руки. Я успокаивала его как могла и почти успокоила, но уж слишком все это было как-то тяже­ ло. Меня-то так за что? Я звала маму жить к себе и рассказывала ей о Вере Алексеевне. Мама у меня молодая. Пятьдесят один год и свои собственные взгля­ ды на все. На жизнь, смерть, любовь, деньги... Мою работу она не пони­ мает и боится. «Если человеку суждено умереть, а вы мешаете этому,— говорит она,— вы нарушаете то, чего нельзя нарушать — порядок ве­ щей». Из всей медицины она признает только травматологию и лекарст­ венные травы. Меня она считает слишком прямолинейной и поэтому несчастной. Когда был жив наш отец (он тоже был хирургом), мы так любили его обе, что понимали друг друга через эту любовь. Но потом он умер, и мы с мамой оказались поодиночке. С тех пор прошло девять лет, а мы так и не соединились — не было в нас чего-то, что необходимо для жиз­ ни вместе. Но тогда, в тот вечер на дежурстве, мне хотелось, чтобы мама при­ ехала ко мне. Я писала ей о своем одиночестве и о том, что уходит моя жизнь; на письмо капали слезы, и я стирала их маской. Потом где-то вдалеке, из тишины коридора, слабо послышался го­ лос. Кто-то запел. Это было так неожиданно, что я решила сначала, что мне послышалось. Но это точно был человеческий голос — молодой, ломающийся, робкий... «Пара-па-па пара-па-па па-а па-а...» Мелодия была знакомой, из фильма, который прошел у нас недавно. Все это было так нелепо сейчас, в больнице, почти ночью,— время, когда даже персонал разговаривает шепотом... Но голос, будто пьянея от соб­ ственной дерзости, звучал все громче, набирал силу... Я встала и, не совсем понимая, что со мной происходит, пошла по коридору. Он был пуст, полы только что вымыты, и весь его заполнял этот странный и прекрасный, какой-то потрясающе верный мальчише­ ский голос... Я остановилась у четвертой палаты. Здесь. Больные, вытянувшись, лежали на своих койках и слушали. Пел Клепиков — длинноволосый шестнадцатилетний парень, которому неделю назад я оперировала грыжу. Увидев меня, Клепиков замолчал, и на минуту всем стало не- ловко. — Что ж это ты,. Клепиков? — медленно, с трудом выдавила я. Мне совсем не это хотелось сказать. % Клепиков покраснел и отвернулся к стене. — Я же тихо., Я шла по коридору, снова к себе в ординаторскую и улыбалась. Мне было хорошо. За час до операции Коля Рыбаков пошел к Вере Алексеевне. Он должен был взять у нее подпись — письменное согласие на операцию. Подпись — это что-то вроде юридического документа., Я помню, го­ да два назад мне пришлось брать такую подпись у сорокалетнего муж-