Сибирские огни, 1978, № 6

110 ВЛАДИМИР КУРНОСЕНКО — Первая палата, койка у окна! — крикнула я ему вслед. Все-таки не хотелось на него злиться. Он был самый опытный из нас, и от него за­ висело многое. Мы готовили ее к операции шесть дней. Вера Алексеевна молча пе­ реносила все, иногда мучительные наши процедуры, не жаловалась и не плакала. Ей стало лучше, она заметно поправилась и понемногу начина­ ла ходить. Я редко видела ее (она лежала в Колиной палате), но иногда мы разговаривали и как-то незаметно подружились. Она рассказывала мне о дочери, которая давно уже не живет с ней, о своих бывших учениках, даже о Коле Рыбакове, и в ее улыбке, тихом слабом голосе было столь­ ко благожелательности, несуетной какой-то теплоты и вместе достоин­ ства, что я, привыкшая совсем к другому поведению в таких ситуациях, полюбила ее, полюбила и привязалась. За одинокие дни своей болезни, проведенные дома, она, видимо, намолчалась и сейчас, в последнее пе­ ред операцией время, говорила много, не могла наговориться... Но мы не говорили с ней о ее здоровье и о том, что ее ждет. И отсутствие такого желания не казалось у нее какой-то позой или затаенной надеждой не искушать этими разговорами судьбу, нет! Она действительно не боя­ лась... Я видела, она не верит в то, что операция ей поможет, и в то же время она не боялась. Не боялась, будто знала что-то такое, что позво­ ляло ей одинаково спокойно относиться к любому из двух вариантов ее будущей судьбы. Была в ней какая-то, непонятная мне, гармония души... ясность. Что? Что она знала? Я не знаю. Но многое я бы отдала за это, клянусь. И еще. Хирурги-редко сами оперируют своих родственников. Там, в операционной, холодная голова нужнее, чем любовь. Поэтому не нужно привязываться к больным до. Рискованно. Я рискнула. В один из тех дней случилось так, что я побывала у Веры Алексеев­ ны дома. Нужна была ее старая выписка, а так как ее никто не навещал, за выпиской пришлось идти мне. Городок у нас маленький, рабочий, пыльный... Это было, кажется, в субботу, часов в семь или восемь вечера. Я шла еле волоча ноги, и све­ жий воздух с запахом погибающей листвы казался мне почти забытой роскошью. По дороге мне то и дело попадались пьяные, и в некоторых из них я узнавала своих больных. Все, что мне было нужно, я нашла довольно быстро, но уходить от Веры Алексеевны мне не хотелось. Цветы на окнах, аквариум, книги... Швейная машинка. Запах чистого и одинокого бытия... Я бродила но кругу- в этой маленькой комнате, смотрела на рыб, перебирала книги в стеллаже, и у меня было смутно и нехорошо на ду­ ше. Я тоже была одинока и жила почти вот так, как Вера Алексеевна. И у меня была моя работа, лучшая из всех, как мне казалось, дарован­ ных человеку. Работа, в которую можно уйти с головой от всего. От мыслей, от одиночества, от слабости и горя. А надо ли мне от них ухо­ дить? Не обманываю ли я себя... А если бы ее не было моей ра­ боты?! > н Я включила проигрыватель и долго сидела так, не двигаясь с места, и слушала. Виолончель... Когда-то давно, еще в школе, я любила такую музыку. Потом я научилась не помнить, что она есть. Научилась, пото­ му что она мешала мне жить так, как я жила. Я сидела и слушала вио­ лончель и думала о Вере Алексеевне и о том, почему она не боится смер­ ти, а потом вдруг что-то тяжело и больно повернулось у меня в душе, что-то давно затвердевшее и забытое, и я заплакала.