Сибирские Огни, 1978, № 5

зов жизни 183 «психологического», нежели тоскливые, вя­ лые, беспомощные рассуждения героев иных книг, передающие якобы «интеллек­ туальность души» современника... Этому же выявлению внутреннего состояния героя служат и многие метафоры Анатолия Ива­ нова, за щедрое использование которых обвинял его, в частности, А. Макаров. Если говорить о метафоричности языка Анатолия Иванова, то ведь ее понять нель­ зя, не разобравшись в самой сути той ме­ тафоры, к которой склонен автор в своих произведениях. Она каждый раз раскрыва­ ется не изолированно, а всегда в контексте художественного целого, в согласованности с образным единством произведения, где все подчинено оптимальному выражению авторской идеи. Без учета этого нельзя осознать ни стремления писателя метафо­ рически прочитывать мир, окружающий ге­ роя, ни самих героев, коим суждено жить и созидать (или, напротив, отрицать) этот мир. Потому-то так активен пейзаж в худо­ жественном мире Анатолия Иванова, он всегда жизненно нацелен, «работает» на общую авторскую философию, концепцию ж и з н и . «Как-то, года два назад, Григорий был на сенокосе. Он уже совсем собрался поддеть на вилы маленькую ярко-зеленую копешку, но остановился, пораженный необычным зрелищем: куча сена была мокрой, и раз­ ноцветные капельки воды дрожали чуть ли не в каждой травинке, переливаясь под лу­ чами солнца. Григорий стоял, пытаясь сообразить, по­ чему не высохла на этой копне сена утрен­ няя роса. Но вдруг среди полнейшей тиши­ ны и безветрия налетел вихрь, бешено закружился над копешкой. Григорий не­ вольно отскочил в сторону и удивленно смотрел, как у него на глазах быстро таяла куча сена. Вихрь со страшной силой бес­ прерывным веером втягивал в себя сухие травинки, уносил их куда-то к небу, а потом приподнял оставшийся тонкий пласт сена, перевернул и со злостью швырнул обратно на землю. Вихрь унесся так же стремительно, как и налетел. Оставленный им пласт .сена сирот­ ливо чернел под солнцем среди свежей зелени. Оказывается, маленькая копешка лежала на маленькой мочажине и снизу вся сгнила, сопрела. Григорий поковырял вилами ржавые стебли и отбросил их в сторону...» А ведь в этой сцене — вся судьба героя. Правда, он еще не воспринимал это «виде­ ние», как сравнение с собственной жизнью. Однако это видение вернется к нему, ког­ да он очутится между двух огней и вихрь революции разбросает «копешку» его меч­ таний о большом «деле», надежд на богат­ ство и всесилие в деревне. А сколько в романе сравнений, сколько народных словечек, поговорок, присказок. И собственно авторская речь, несомненно, 'испытывает на себе влияние народного слова. Что касается авторского замысла, идеи произведения, то о них сказал сам писатель так: «В романе «Повитель» я попытался отве­ тить прежде всего себе — что же происхо­ дит в нашем новом социалистическом об­ ществе с людьми — последними могикана­ ми старого мира, насквозь прожженными неуемной жаждой частной собственности? Люди эти (в романе Григорий Бородин) порою знают и любят землю , умею т рабо­ тать и, пойми они смысл революции и вре­ мени, много полезного смогли бы сделать для общества, а значит, и для себя. Но в том-то и дело, что многие из подобных лю­ дей не в состоянии увидеть этот великий смысл и, пораженные своей неизлечимой болезнью, задыхаются в ненависти к ново­ му времени, к новому обществу, доходят в своих поступках до маразма и в конце кон­ цов как личности умираю :, погибают» *. Крах Григория Бородина как человека, который знал землю , любил ее, мог мно­ гое сделать доброго на свете, но не сумел в силу объективных и субъективных причин, предстает приговором тому обществу, ко­ торое порождает трагизм загубленной лич­ ности, которое оставило нам в наследие метастазы собственничества, карьеризма, бюрократизма и многое другое, что мы на­ зываем «пережитками прошлого». Приго­ вор художнический опирается на приговор исторический. Это со всей очевидностью воплощено в сцене убийства Григорием Бо­ родиным своего «душеприказчика» Терен­ тия Зеркалова после поджога дома Весе­ ловых. Ведь Терентий предлагал убить Андрея. Но сам оказался жертвой чудо­ вищной силы рук-клешней Григория. Так, обреченный историей мир, оказывается, испытывает на себе всю бесчеловечность, им же порожденную. Эта мысль найдет свое еще более обостренное продолжение в романе «Тени исчезают в полдень», за­ тем в романе «Вечный зов». В основе драмы человека, воспитанного миром социальной несправедливости, ле­ жит его неприятие тех новых общественных отношений, которые Явились в результате революции. Трагический круг жизни, пройденный Григорием, как показывает Анатолий Ива­ нов, был путем насилия над совестью, отре­ чения от тех духовных начал, какие были заложены в нем складом народного бытия. Нравственный суд над Григорием состоялся значительно раньше, чем административ­ ный. Он оказался судом не только над че­ ловеком, ставшим в жизни общества «по­ виликой»— «повителью», но еще более над тем миром, который рождает подобных людей, над теми страшными пережитками, какие все еще существуют в нашем сего д­ няшнем дне, ^отравляют здоровый воздух нашей жизни. Бородиным как раз и противостоит геро­ ика подлинной человечности, то высокое народное начало, какое воплощено худож ­ ником в образах Андрея и Евдокии Весело­ вой, Тихона, Ракитина, Анисьи и многих дру­ гих, составляющих мирч. новой жизни в Локтях. 1 «Москва». 1971, № 4, стр. 218.