Сибирские Огни, 1978, № 4

84 Д. КОИСТАНТИНОВСКИП собирался превращать заработок в основное свое занятие; ситуация на тумбочках была следствием всего вместе... И, наконец, маленький пись­ менный стол,—за ним, когда была школьницей, готовила уроки внучка Кузьмы Егорыча и бабы Вари. На столе —пишущая машинка и тетради, разложенные в том порядке, в каком они потребуются в ближайшие дни. Лист вставлен. Можно начинать! Тепло... Яков Фомич распахнул окно. На подоконнике стояли в кружке свежие кедровые ветки, обломанные бурей, их принесла Ольга. Рядом —банка с медом, ее подарила баба Варя; надо отвезти сегодня Элэл... Навалился на подоконник. Озеро... Полежал на деревянных до­ сках грудью, животом,—небритый, в чистой простой рубахе; отдохнув­ ший, спокойный. Не пора ли?.. Выпрямился. Закрыл окно. Еще огляделся. Он был как космонавт в своей капсуле. Сам по себе, один, отделенный от всего и ото всех. Так ему было лучше. Так. лучше ему жилось, думалось, работалось. Он вышел из игры, хватит,— какое-то время он играл, получалось, но под конец он нервничал, тратил себя по­ пусту, крутился вхолостую, делал не то, что хотел, не был самим собой,— и вот он выключился, обособился, замкнулся в своей капсуле. Робинзон на Яконуре... Яков Фомич улыбнулся. Ему было, в общем, хорошо. Со стороны ему и виднее стало многое... Вот он выскочил из своей галактики, отошел от нее,— и наблюдает теперь издалека. Выскочил, отошел... сорвался с оси и вылетел из механизма, со всех своих сцеплений, зацеплений... притяжений и орбит... Стал ли он счастлив? Яков Фомич спрашивал себя, уходил от отве­ та. Ему было хорошо, но был ли он счастлив? Вот ведь вопрос... Одному было 'трудно,— всегда наедине с собой. Яков Фомич физически чувство­ вал, как расходует он себя,—плата за одиночество, которого добился. А временами... Только после разрыва поймешь, что значили друг для друга! Но гнал это от себя. Все перевешивало удовлетворение тем, что сделал так, как считал нужным. Остался самим собой. Понимал, конечно, понимал, насколько относительна его изолиро­ ванность... Можно, разумеется, уехать, запереться, оборвать любые свя­ зи, отказаться от телефона и прочего,—и думать, что ты выделил себя из общества. Но едва он заперся и всячески оградил себя от всего извне, как обнаружил: внешний мир, все, от чего он бежал,—у него внутри. Однажды впущенный, этот мир сидел теперь в Якове Фомиче, от него нельзя оказалось избавиться, он постоянно занимал мысли,— все мысли. Этот мир был, таким образом, и вокруг Якова Фомича, и внутри него; и Яков Фомич спрашивал себя: что же принадлежит ему самому, оболочка? Шагнул не к машинке, а к кухонному столу; полистал исчерченные формулами и цифрами страницы. Начатое когда-то с Элэл сейчас осо­ бенно важно было сделать хорошо... Так теперь и существовал Яков Фо­ мич: между стопкой бумаги этой, на этом столе, и стопкой другой, на столе другом, Ольгином,—тетрадями, появившимися в его жизни толь­ ко месяц или два назад. Все сплелось очень сложно в том, как он жил здесь между тем столом и этим... Он выбирал себе место в жизни сознательно, с пониманием, чего он хочет от будущей своей социальной позиции. Наука была для него сферой деятельности, от которой можно ожидать чего-то реального, а ученые — людьми, чья работа позволяла изменять многое в мире... По­ том он увидел, как не сразу происходят желаемые изменения в технике, в условиях жизни, а особенно —в людях. Но при этом не наступило ох­ лаждения; пришла вторая любовь к профессии —Яков Фомич от мира, в котором было слишком много несовершенного, укрывался в мире, в ко