Сибирские Огни, 1978, № 4

184 АЛЕКСАНДР ПАНКОВ Все-таки самое разительное — это реак­ ция рассказчика: друзья встают на дыбы («Мы тоже законы знаем!»), вахтерша воин­ ственно огрызается, кто-то спокойно «дает>? ей шоколадку и идет своей дорогой, а рас­ сказчи ку— «страшно и противно стало жить, не могу собрать воедино мысли, не могу доказать себе, что это мелочь. Рука тря­ сется, душа трясется, думаю : «Да отчего же такая сознательная, такая осмысленная в нас злость-то?» При этом — не хочет видеть, что со мной маленькие дети, у них глаза распахнулись от ужаса, что «на их папу кри­ чат», а я ничего не могу сделать. Это уж ас­ но, я и хочу сейчас, чтобы вот эта-то мысль стала понятной: жить ж е противно, жить неохота, когда мы такие». Это, если хотите, к р и к , человека именно нравственного, наскочившего на безнравст­ венность, на голую правду быта и к нрав­ ственности ж е взывающего. Одни скажут: дал бы шоколадку, и дело с концом, эка невидаль. Другие посоветуют жаловаться и требовать законной справедливости. А он ни того, ни другого толком «не умеет», за­ то худо ему в этой ситуации, как в тупике, и, главное, не знает, как объяснить и что делать. Взял да и уехал прямо в больнич­ ной пижаме домой. Ему не вахтершу пони­ мать предстоит (он бы всегда понял по-че­ ловечески!), ему б унять боль в сердце от того, что она-то его ни на йоту понять не хочет, злобно воюя за свой интерес со «своего» казенного места. В подробностях этой невеселой и буднич­ ной истории могли бы покопаться и юрист, и социолог, писателю ж е нужно высказать­ ся, обнаружить явление, озадачить вопро­ сом. Да он здесь не писатель и не быто­ писатель уже, он — очевидец, он про себя рассказывает, а спрашивает про всех: что с нами происходит? Что делать прикажете, граждане? \ у Три рассказа наиболее внятно обозначают путь героев Шукшина за человеческими ценностями и «смыслом» — «Дядя Ермо- лай», «Штрихи к портрету», «Верую». Их хо­ рошо помнят, на них часто ссылаются, но перечитать их в итоге все равно надо. «Д ядя Ермолай» — рассказ-воспоминание. Ключ его — в заключительных стррках, ко­ торые часто приводят в качестве своеоб­ разного знаменателя исканий Шукшина. «Теперь, много лет спустя, когда я бываю дома и прихожу на кладбище помянуть по­ койных родных, я вижу на одном кресте: «Емельянов Ермолай... вич». Ермолай Григорьевич, дядя Ермолай. И его тоже поминаю — стою над могилой, думаю. И дума моя о нем простая: вечный был труженик, добрый, честный человек. Как, впрочем, все тут, как дед мой, бабка. Простая дума. Только думать я ее не умею, со всеми своими институтами и книжками. Например: что был в этом, в их жизни, какой-то большой смысл? В том, именно, как они прожили. Или не было никакого смысла, а была одна работа, работа... Рабо­ тали да детей рожали. Видел же я потом других людей... Вовсе не лодырей, нет, но... свою жизнь они понимали иначе. Да сам я ее понимаю теперь иначе, но только, когда смотрю на эти холмики, я не знаю: кто из нас прав, кто умнее?» Это было нарисано в 1971 году. Словно заново открылась писателю давняя и вроде бы неоспоримая нравственная истина: по­ вседневный труд, самозабвенная работа помогают человеку жить в согласии с ми­ ром и с самим собой. Только почему вновь заканчивается дума об этом вечном труже­ нике вопросом? Почему простое перестает быть простым и тревожат разные понима­ ния жизни? Да, видно, потому, что дорогой сердцу образ — в прошлом. О дедах и баб­ ках раздумье, а вокруг царит уж е другая, более сложная жизнь, другие люди. К ним и себе надо тянуться за правдой. В 1973 году появился рассказ «Штрихи к портрету. Некоторые конкретные мысли Н. Н. Князева, человека и гражданина». По­ жалуй, никогда раньше шукшинского героя не заносило так высоко, и не искал он смысла жизни столь упорно и в таких серь­ езных предметах. Правда, он сам из-за это­ го сделался странный, чудной, окружаю ­ щим непонятный, вызвал даже подозрение в ненормальности. Сочинил, понимаете, ка­ кие-то мысли о государстве, о проблеме свободного времени, о пресловутом смыс­ ле жизни. И лезет с ними к людям. А люди и так живут неплохо. Место свое знают, де­ ло делают, в меру грешат, в меру добро творят, хотят спать спокойно. Естественное, между прочим, состояние, извечное. Ну и, конечно, опять в ход пошло знако­ мое — «дурак», «псих» и тому подобные словеса. После очередного скандала и срыва це­ леустремленной души окажется, что Н. Н. Князев человек вполне нормальный и даже не придуривался, и с корня не съез­ жал, и всепониманием не болел. Просто он представляет редкий тип человека, если хотите — обывателя, который жаждет воп­ рос о смысле жизни решить не для себя только, а для всех, в общем масштабе. О се­ нило, знаете ли, оДнажды: не в одном лич­ ном существовании суть, а в целесообраз­ ности человеческого целого, в «законе спра­ ведливости», в «разумной организации лю ­ д е й »— зависит одно от другого. Этот'ушиб- ленный общими вопросами человек сродни, в сущности, Сократу, Канту, Спинозе... «Спинозу ведут»,— кричит он о себе и об­ зывает всех кругом «кретинами». Короче — срыв, столкновение, ибо нет понимания со стороны. Может, тема слишком расхожая? Начальник отделения милиции решил взять тетради Князева домой и почитать. Когда прочтет, то окажется, что «проблески философского сознания» привели автора к обостренному, очищенному от формаль­ ной оболочки переживанию наиболее об­ щих нравственных истин. Истин, не раз про­ возглашенных в мире. Князев не оригина­ лен, но зато самостийно дошел, осмыслил, по-своему выразил и с нынешней реально­ стью соотнес. И как же дорого Шукшину это’ чудаковатое открытие, посетившее че­ ловека, которого «воспитывал труд, а также улица и природа»: «Я с грустью и удивле­ нием стал спрашивать себя: «А что было бы, если 6^1 мы, как муравьи, несли макси-