Сибирские Огни, 1978, № 4

180 АЛЕКСАНДР ПАНКОВ педа виделась главная тайна — духовная драма жаждущей души. А Шукшин-то, вы­ ходит, о другом помышлял. Он вовсе не в восторге от этих велосипедов и странностей, он все о правде. Нельзя упускать из виду подобных свиде­ тельств. Без них Шукшина не поймешь. Вместе с тем у критики остается в запасе защитительный довод: в художественном произведении сказывается подчас то, о чем автор не догадывался и преднамеренно не повествовал. У Шукшина объем свободного смыслового пространства особенно велик. Поэтому А. Овчаренко, обследуя героев, смог выделить «светлые души», которые «позволяют нам отчетливее ощутить красо ту людей положительного потенциала». Поэтому А. Ланщиков взялся настаивать: Шукшина Егбр Прокудин «интересует как человек, а не как преступник». «Я лично вижу в произведении Шукшина другую ус­ ловность, а именно то, что Прокудин — преступник» (А. Ланщиков. Размышляя о «Калине красной». «Волга», 1976, № 3). С уж ­ дение смелое. Сам Шукшин настойчиво вы­ ступал против рассудочных умов, видевших в Прокудине только бывшего вора и банди- ♦ та. Но легко впасть и в обратную ошибку, подменив абстракцию «преступник» более широкой абстракцией «человек». Все мы в конце концов люди — что ж е с того? Д ру­ гое дело, что Шукшина занимал не состав прошлого преступления, а выбор пути, по­ рыв к свету, к добру, к очищению и искуп­ лению. Таково положение с прочтением прозы Шукшина, с расшифровкой ее скрытых под­ текстов и явных коллизий. Тут приходится серьезно думать, а это и ценно. Вернемся, однако, назад: отчего тоскуют? Не будем упускать и з виду щемящий и тре­ вожный мотив: от одиночества, от разъеди­ ненности тоскуют. Отсюда зачастую — чув­ ство неустройства и неравновесия. Можно, конечно, и в одиночестве увидеть следст­ ви е— следствие социальных сдвигов, лож ­ ных интересов и чужой злбкозненности. Но давайте разглядим рассказанное. «На скамейке, у ворот сидел старик... На скамейку присел длиннорукий худой парень с морщинистым лицом...» Это из рассказа «В профиль и в анфас». Беседуют. Старик выспрашивает, парень отвечает. По­ следний не в духе. Жизнь не ладится, на­ строение поганое. Права водительские отоб­ рали, жена ушла, и вообще «нет счастья в жизни». Вот это парабола, вот это скачок. От мелочей, от житейского — и сразу — ввысь! Счастье и жизнь, все на кон. Осталь­ ное вытекает: смысла нет, душа вялая ка­ кая-то, неизвестно, для чего работать... Д е­ таль: на один желудок не хочется. Старик расстройству и маете удивляется: «Заелись». .И припоминает, сколько ему платили на трудодень и как жили, когда все жизненные цели упирались в хлеб насущ­ ный. «Баламут ты, Ванька» — скажет. В од­ ной реплике— дистанция поколений. Вскоре Иван распрощается с матерью и с родной деревней и отправится в город­ ские края искать себе цели и удачи. По до­ роге станет думать: «Нет, надо на свете од­ ному жить. Тогда легко будет». И хочется- то ему именно этого — чтобы «легко было». Что легко, почему легко, где легко? В тек­ сте ничего не прояснено. У Шукшина всег­ да так — нити смыслов тянутся к одному простому, привычному, общему слову. А важно, как и в жизни, не столько само слово, сколько эти нити. Единственный, пожалуй, случай в расска­ зах Шукшина, когда герою хочется одино­ чества. Ем у х о ч е т с я . А по авторской интонации, по грустной сцене проводов и прощания с матерью — по всему ясно, что ошибка подстерегает Ивана. Ничего хоро­ шего одиночество не сулит. «Одному плохо»,— соглашаются друг с другом после долгого спора о житье-бытье старик Наум Евстигнеевич и восьмиклассник Юрка, который снимает у Наума угол за пять рублей в месяц. Ю рка цену одиноче­ ства хорошо знает. Отца у него нет, утонул на лесосплаве. Мать с тремя ребятами бе­ дует в дальней деревне. А Ю р ке надо шко­ лу кончать. И в более поздних рассказах тема одино­ чества будет маячить посреди мелочей ж из­ ни, будет скрести по живому, отдаваться в душе и сердце. Может, с него, с одиноче­ ства, и нарождается у шукшинского героя чувство неладности и беспокойства. «— А, не приведи господи, правда пом­ решь, что ж е я одна-то делать стану?» («Как помирал старик».) «Я — обыкновенный, но одиноким хуже, я вам докажу». («Хмырь».) «Когда-то Малафейкин упал с лесов, сильно разбился... Был он тогда одинокий, да так одиноким остался. Тихий, молчали­ вый». («Генерал Малафейкин».) «Не то что он — затосковал... А, пожалуй, затосковал. Дико стало одному в большом доме». Примеры накапливаются, обрастают смыс­ ловыми нитями. Одиночество — тоска — душа... Между прочим, и Егор Прокудин с того начал свои злоключения, что один очу­ тился на перепутье. А кончил жизнь в горь­ ком сознании, что остался «один на земле». Но острее, пронзительнее всего пишет об этом Шукшин в рассказе «Горе». Помните? Бродит по кладбищу дедушка Нечай, а из кустов за ним с замиранием следит двенад­ цатилетний мальчишка. «...Узнал я в ту свет­ лую, хорошую ночь, как тяжело бывает оди­ нокому человеку. Даже когда так прекрас­ но вокруг, и такая теплая, родная земля, и совсем не страшно на ней». Не подумайте, что доказываю, будто у Шукшина корень всему — мотив одиноче­ ства. Утверждается обратное: корней много, все они переплелись, и надо бы прощупать этот клубок, а не делать спешные попытки опереть концепцию на какой-нибудь один корешок. Не стоит, не для того писал Ш ук­ шин. Критик В. Васильев как-то заметил о сов­ ременной прозе: все не просто... Кажется, элементарная мысль. Но она запала в па­ мять, несколько раз цитировали ее. У Ш ук­ шина также — все вроде элементарно и все не просто. И герои его вовсе не одни лишь чудики, заполошники и выкомуривающие