Сибирские Огни, 1978, № 4

«ХАРАКТЕРЫ И РЕЗКАЯ КАРТИНА НРАВОВ: 179 те, читал газетные хроники и судебные ре­ портажи, а потом реальные подробности в романы вводил). Шукшин безбоязненно, по­ рой почти по-репортерски вытаскивает на свет мирские катавасии, и открывается воз­ можность узнать окружающее, распознать механику «коммунальных противоборств» (И. Дедков). Разумеется, здесь и не пахнет предуста­ новленной идиллической гармонией, из ко­ торой, как это бывало в моралистической беллетристике, по сличаю или непрошеной ошибке на краткое время выпадал заблуд­ ший литературный герой. У Шукшина про­ тивоборство и хаотические силы коренятся внутри людской среды, внутри характеров, внутри повседневных обстоятельств, вол­ нующих житейское море. Опыт Шукшина — это опыт человека, из­ ведавшего и голод, й холод, и несправедли­ вость, и «мрачноватые подвалы». Послуша­ ем его самого. «Честное мужественное искусство не за­ дается целью указывать пальцем: что нрав­ ственно, а что безнравственно, оно имеет дело с человеком «в целом» и хочет совер­ шенствовать его, человека, тем, что говорит ему правду о нем. Учить можно, но, если учить по принципу: это — «бяка», а это — «мня-мня», — лучше не учить». Так размышлял Шукшин о должном и су­ щем в искусстве. А в творчестве шел от ощущения — своего личного ощущения — человека и жизни «в целом», памятуя, что устроены они в общем-то не по моральной максиме и не по рациональной инструкции. Ему был абсолютно чужд силлогизм: это должно быть, следовательно, это есть. А раз так, значит моральная гармония мо­ жет быть не исходным, но только иско­ м ы м — вечно искомым — состоянием. Удивительно! В рассказах нет ни масштаб­ ных исторических событий, ни экономиче­ ской злобы дня, ни крупных должностных лиц. И тем не менее в этой прозе множество сведений о текущей исторической минуте, о живых людях и их общежитии, о б ы т и и . А по внешности — все соткано из «быта», из случаев и случайностей, из психиче­ ских всплесков. Доселе ходят легенды о поступлении Шукшина во ВГИК. Подыграл педагогам, прикинулся этаким «лопухом», наивным не­ дотепой, человеком «с улицы». Толстой? Не читал. Зачем поступает? Да так, зашел по объявлению. И как бы между прочим завел рассказ о каком-то происшествии, толкнув­ шем его в эти стены. Комиссия слушала и не сразу сообразила, что абитуриент сочи­ няет на ходу. Нечто подобное бывало и с критикой, когда она начинала объяснять написанное, искать корни, выводить причины. Сказал Шукшин, что стоит он между городом и де­ ревней, словно одной ногой на берегу, а другой в лодке. И родился тезис о межук- ладном положении шукшинского героя. На­ писал в «Калине красной»: «И лежал он, русский крестьянин, в родной степи, вблизи от дома...» (курсив мой.— А. П.) Охотно подхватили, вывели: Прокудин — крестья­ нин... 12* В сказанном самим автором, бесспорно, есть смысл, может — и немалый. Но только не вышло бы все опять слишком просто, не по-шукшински: вот «бяка», а вот — «мня- мня». Стоит поддаться соблазну линейных дедукций, и упустишь из виду остальные пласты прозы Шукшина, который чутко от­ разил и оголил российскую глубинку, выс­ ветил происходящее в ней через «детона­ цию» души героя, который «с корня съехал» (Л. Аннинский). Продолжим чтение. Нельзя было, конеч­ но, не заметить, что в веселых и невеселых похождениях сопровождает своевольных шукшинских героев т о с к а . Она также ко­ чует со страницы на страницу, словно ска­ зочный персонаж. А то, что рядом таится сложная тема человеческого о д и н о ч е ­ с т в а , что тему эту не сведешь к сугубо социологическим поводам («сдвинулся», «с корня съехал»),— об этом, кажется, пока не задумывались. . , Говорили так: никто не знает, с чего то­ скуют. О бъясн яли— душа испытывает ду- ховную жажду. «Странный» герой, Захоте­ лось — расхотелось, запутался в ложных ин­ тересах, с вещами не в ладу. Есть такое? Есть. Однако не спутать бы нам гербев Шукшина с пресловутыми «мещанами»,.но­ сителями всех нынешних грехов — и мир­ ских, и литературных. Тут уж скорее просит­ ся на язык несколько позабытое, но более веское слово «обыватели». Между прочим, не ругательный и не уничижительным смысл заложен в нем, а какой-то иной —- жизненный, многообличный, по-своему фи­ лософский. Обыватель, быт, бытье, бытие... Как будто рядом стоят слова однокорен­ ные, а оттенки меняются, разрастаются. Так и шукшинское слово. Весь смысл — в оттен­ ках. Писатель творил образ, схватывал явле­ ние, а сущность предстояло домыслить и определить читателю. Не по этой ли причи­ не столь обильны и разноголосы трактовки рассказов? Не по этой ли причине год от го­ да все активнее осаждали Шукшина интер­ вьюеры и требовали комментариев? Сам художник обязательно вкладывал в очередной сюжет заветную идею. Но по­ нять ее по-шукшински не просто. Вот отры­ вок из очерка журналиста И. Бодрова «Ва­ силий Шукшин, художник и человек» («Ж ур ­ налист», 1975, № 2). Речь идет о рассказе «Микроскоп»: «Я начал высказывать свои соображения в том смысле, что народные таланты неиссякаемы, что жизненные об­ стоятельства порой мешают проявить спо­ собности отдельным людям. — Да не об этом речь в рассказе-то,— перебил меня Василий Макарович. Щ ека его дрогнула.— А о том, что людям всегда надо правду говорить. Ведь это так просто и справедливо — правду. И тогда они не бу­ дут изобретать велосипедов». Читали, конечно, «Микроскоп»? Согласи­ тесь, толкование резкое и неожиданное. Любимые шукшинские слова: «правда», «справедливость». Но разве их сразу и т а к угадаешь в этой истории с микроскопом? И получается, что многие критики ошиба­ лись. Им-то как раз в изобретении велоси