Сибирские Огни, 1978, № 4

178 АЛЕКСАНДР ПАНКОВ ческим очерком под рубрикой «Жизнь за­ мечательных людей» В. Коробов («Смена», 1977, № 1— 5). Еще раз подробно рассмот­ рел рассказы Шукшина А. Овчаренко («Рас­ сказы Василия Шукшина», «Дон», 1976, № 1). Литературно-критический круг «замк­ нулся». Впрочем, замкнулся ли? Шукшин вошел в историю, но понят ли он полностью совре­ менниками? Как соотносятся те или иные критические интерпретации с действитель­ ным содержанием книг? Критика, возразят мне, всегда интерпрета­ ция, а последняя неизбежно что-то засло­ няет, что-то привносит. Но когда, скажем, доказывают, что «путь Шукшина — это именно попытка понять душу искаженную, пробудить добро в злом, понять неправо­ го» (Л. Аннинский), то я, по правде, чувст­ вую себя озадаченным. «Бесконечное все- понимание»? Заманчиво, конечно, и идея, как говорится, всеобщая, «вечная», одна­ ко... что в книгах-то? Понимаю — и критик не все доформули- ровал, у него в запасе есть и социологиче­ ское объяснение «шукшинской жизни» (см. статью в «Литературном обозрении», 1974, № 1). А все ж е после очередной концепции возникает потребность перечитать внима­ тельно Шукшина, просветить страницы его избранного. Без этого никакая искусная трактовка не добавит правдивых штрихов к портрету писателя. Шукшин больше всего любил правду. Посему — почитаем, срав­ ним, выпишем любопытное и приметное, попробуем понять... Когда стали читать Шукшина, то как-то сразу заметили, что речь идет о беспокой­ ной, а подчас и странной душе, что терзают эту душу боль, либо тоска, либо обида. За ­ несет человека во всякие житейские не­ урядицы, вкусит он от них, а после кинется искать «с м ы с л а». Не заметить этого было невозможно — слишком прозрачны фабулы шукшинских повествований. В них видится конфликт, пронизанный смятением сердца и души. Душа, души, о душе. Это самое частое — можно подсчитать— слово в рассказах пи­ сателя. Вообще, у Шукшина со страницы на страницу неизменно кочуют, по какому-то периодическому закону повторяясь, одни и те ж е слова, обороты. Он их и не скрыва­ ет,— чередует, заново обыгрывает, точно сам с собой ведет безостановочный житей­ ский диалог. Стоит только припомнить Шукшина-актера и его характерную мими­ ку, прислушаться к интонациям его голоса, и эти «беседы при ясной луне» явятся ожившими, озвученными. Весь секрет в контрасте черт, перекличке тональностей, игре реплик. . У Итак, в рассказах непременно обращает­ ся и действует д у ш а . Душа как некий самостоятельный и самодвижущийся мир. Нет, это, конечно, не вообще душа, не ми­ стический объект, а живая, чья-то, с именем собственным — Спирькина, Аркашкина, Его­ рова. Но каких только состояний она не ис­ пытывает! Оскорбляется, болит, «захороше- ет», требует «отвести» ее, чего-то просит, «запродается»... То станет неуемная, «наски­ пидаренная», 1 то — «как мертвая». По Временам выпадает ей и хорошее — «ра­ дость», «покой», «веселье», а то еще «сво­ бода внутри». Это — когда сбылись стрем­ ления, прояснился смысл сущего, победила справедливость и забрезжила вера во «все человеческие ценности». Это уж е почти счастье. Пробудить добро в зл о м — задача из числа великих. Только вот рано и неспод­ ручно говорить о всепонимании и проще­ нии неправого (коли он по-настоящему и глубоко не прав) как о конечной идее ис­ каний писателя. То есть, конечно, Шукшин не миновал и этой максимы, призывающей понять другого, поставить себя на место другого. Если можно — простить, наконец, поступать в отношении другого, как хотел бы того себе самому. Это давнее золотое правило не было чуждо Шукшину, он и его обдумывал на свой лад. Но разве сведешь к этому духовный итог пути в целом? Все было напряженнее и сложнее, и вряд ли к всепониманию (и только к нему) свелось бы в дальнейшем. Самосвал-то в «Калине красной» раздавил бандитскую «Волгу». А в рассказе «Боря» обитатели больницы с удовольствием взгрели хамоватого дядю. Получается: мне отмщение, и аз воздам?! Соглашусь скорее с В. Гусевым («Литера­ турное обозрение», 1971, № 1): не «шук­ шинская жизнь», не автономная моральная идея, но «именно жизнь и не что другое» проступила здесь наружу, воплотилась в ху­ дожественный конфликт. Конфликты в рассказах возникают по всевозможным житейским поводам. Обуяла неуемного и своевольного чело­ века плотская страсть, ринулся к чужой ж е­ не и получил резкий отпор, бросился за руж ьем — мстить. А потом вдруг отвернул в сторону, тоска нагрянула — взял да и застрелился. («Сураз») Мелодраматично? Пожалуй. Неожиданно? Нелогично? В том и прелесть. С. Залыгин верно заметил: у Ш ук­ шина везде — последовательная непоследо­ вательность. А дух захватывает. Пошел человек в магазин, а его беспри­ чинно обругали, обидели. Ситуация почти фельетонная, а герой теряет равновесие, свет меркнет в его глазах. («Обида») Отправился парень добиваться «справед­ ливости» и «качать права», чтобы отстоять честь сестры. Вломился, не разобравшись, в посторонний дом, подрался, а правда — наружу, а люди — ни при чем. Эх, Костя, Костя! А другой паренек поехал в город, загу­ лял, его обворовали. Он со злости и рас­ стройства потасовку затеял, милиционеру голову пробил, за судом дело. А мать-ста­ рушка убивается, едет выручать, главное, надеется, сердешная, на добрых людей. Столкнулись «один на один» сочувствие и закон («Сердце матери»). Вот тут действи­ тельно: вина налицо, но хочется помочь, вы­ ход найти. Истории, истории, истории. О т бытового разногласия из-за простой неуживчивости до уголовного преступления. Дел таких на свете — пруд пруди. Случай за случаем, и конца не видно. (Достоевский, если помни-