Сибирские Огни, 1978, № 3

ЗИМНИЕ ЯБЛОКИ 103 — Что думает по этому поводу Плющ — мы услышим на бюро. Райком интересует, что думаете вы,— она расстроилась и перешла на «вы». Они подъехали ко второму мосту. Речка Лебедь, обогнув село, в этом месте разделяла поля и откос. Рядом со старым кладбищем стоял дом, в котором когда-то родился художник. Огромные березы свесили свои ветви в желтой листве; голубой дом с двумя входами, с островер­ хой крышей застыл в этом осеннем золоте, как приплывший из дальних краев кораблик. Они поднялись по тропке к дому, вошли с заднего входа через калит­ ку в сад. Два рослых щенка — толстых и лохматых — вывалились им навстречу, с писком и молодым лаем стали бегать вокруг, тыкаясь в но­ ги. Любовь Андреевна опустилась на скамейку, нашла в сумке конфету, разломила пополам и с ладони угостила щенков. Эти щенки и осенний сад — были ее детством. Она считала Лебедян- ку родным селом, хотя родилась вдали от этих мест, в Белоруссии. В Ле- бедянку их с матерью загнала война в сорок втором. Было матери в то время тридцать, а ей десять. Мать вступила в колхоз, Люба пошла в школу, и стали они деревенскими, хотя до этого жили в областном цент­ ре и никакой, даже дальней, родни в деревне у них не было. Мать была женщиной строгой, малоразговорчивой, но когда мыла полы или полола на огороде, то непрерывно говорила сама с собой. Люба старалась не прислушиваться, но злые слова матери сами лезли в уши. Мать кляла войну и себя за то, что не поехала с другими эвакуированными в Томск. Обессилев от работы и злости, ложилась на топчан и плакала. Люба боялась к ней подойти. А когда подходила, мать глядела на нее чужими глазами и говорила: — Если бы не ты, я бы на фронт пошла. Дышать мне здесь нечем. Перед самой войной мать вышла замуж. На свадьбе Люба сидела между ними: с одной стороны — жених, пожилой капельмейстер военно­ го оркестра, с другой — мать. Жених сам посадил ее посредине и гово­ рил гостям: «Это наше главное связующее звено». — Только жизнь началась, только счастье засветилось,— вспомина­ ла мать,— и в одну минуту всему конец. Колхозная жизнь плохо давалась ей. Приходя с поля, черная, ка­ чаясь, она снова принималась ругать себя за то, что не идет на фронт, ищет в дочери оправдания. — Тебе в детском доме в тысячу раз было бы лучше, чем со мной. Люба впивалась пальцами в ее острые колени, просила, рыдая: — Мамочка, не надо на фронт. Там убивают. Приезжая после войны в Лебедянку, Любовь Андреевна каждый раз больно ударялась о какое-нибудь воспоминание, жалела мать, рас­ каивалась, что в последние годы ее жизни не дала ей всего того, что мог­ ла дать. Мать после войны, несмотря на свой суровый характер, а может, благодаря ему, пошла в гору, избиралась председателем сельсовета, по­ том и колхоза. Люди уважали ее, слушались. А дочка, приезжая на каникулы, не находила с ней общих слов, говорила, как отчитывалась, и считала дни до отъезда. В одном из своих писем мать писала: «Ты ни за что не угадаешь, чем я тут, теряя время, занимаюсь. Приехал- сын Кареева, ну, помнишь ка­ кого, что живет у кладбища на горке. И этот сын по имени Виктор Сер­ геевич рисует с меня портрет». • , Она прочитала это письмо и сказала вслух: ох, мама, мама. Сын священника Кареева, что уж тут туманить, чего бояться, «помнишь, ка­ кого, что живет у кладбища на горке».