Сибирские Огни, 1978, № 2

ЧЕРЕЗ ОПТИКУ ПАМЯТИ 79 — Зачем так говоришь? — возмутился полковой комиссар, перей­ дя на «ты».— Зачем мне голову морочишь? Нет, душа любезный, я все про тебя знаю. Что в атаках участвовал,— знаю. Что стихи в окопах сочиняешь,— знаю. Что Гитлера и Геббельса на прицел берешь,— знаю. И что народ хохочет от твоих сочинений,—тоже знаю... Так вот, душа любезный, ты — подходящий для бригады человек. Назначаю тебя кор­ респондентом. Будешь о наших героях в «Красноармейскую правду» писать. — Боюсь, что ничего из этого не получится,— смутился я. — Получится, кацо! Получится! —усмехнулся Джанджгава и по­ требовал: — Покажи газету, в которой тебя напечатали. Пришлось достать из вещевого мешка измятый номер «Красной Чувашии». В этой газете было стихотворение о парне, который сменил специальность портного на специальность пулеметчика и в боях с бело­ финнами накрепко пришивал к земле врагов своей Родины. Дочитав стихотворение до конца, полковой комиссар потряс газе­ той перед моим носом: — Вот это и есть твоя специальность, кацо! Понял?.. А теперь иди в соседний блиндаж и познакомься с политруком Рыбалкиным. Он только что вернулся с передовой. Это — бывший журналист. Работал корреспондентом ТАСС. Думаю, что ты найдешь с ним общий язык. «Ну, попал в переплет!» — подумал я после разговора с полковым комиссаром. Наверное, минут пять простоял под могучей сосной, не ре­ шаясь шагнуть к блиндажу, в котором находился бывший корреспондент ТАСС. Хотелось уйти подальше от него — в свой батальон, где меня ждали друзья и где не нужно было ломать голову над журналистскими делами, о которых я не имел четкого представления. Однако деваться было некуда, Робко постучал по твердой, как жесть, плащ-палатке. Вошел. Ог­ ляделся. В оконной нише подрагивало пламя светильника, сделанного из снарядной гильзы. На нарах, свесив ноги, сидел человек в синих бриджах и обтянутой ремнями гимнастерке с тремя «кубарями» в пет­ лицах. Он посмотрел на меня исподлобья, изучающим взглядом, как будто хотел спросить: «Что это за фрукт ко мне пожаловал?» Холодком и неприязнью веяло от его глаз. И только чуть пухловатые губы смяг­ чали суровый облик политрука. — Вам Рыбалкина? — спросил он.—Это я. Чем могу быть полезен? Сухо и крайне недоверчиво расспрашивал меня Рыбалкин. И это повергло в такое уныние, что я начисто отказался от мысли о коррес­ пондентском будущем, которое навязал мне полковой комиссар Джанд­ жгава. Однако минут через сорок политрук вручил «корреспонденту» толстый блокнот и продиктовал фамилии лучших людей бригады, о ко­ торых, по его мнению, следовало написать во фронтовую газету. — Ну, желаю успеха! —сказал он мне на прощанье и впервые улыбнулся. Улыбка оказалась удивительно застенчивой и доброй, как будто политрук просил извинить за холодноватый прием. Это было равнозначно приказу. Надо было братьсд за дело. И я по­ шел «собирать материал». Побеседовал с красноармейцем Воробьевым — героем форсирова­ ния Угры: под бешеным огнем противника-он первым пересек покрытую льдом реку. Записал рассказы пушкарей артдивизиона, которым коман­ довал капитан Ахмеджанов. Познакомился со старшиной Кленовым — пожилым человеком, ухитрявшимся в любой обстановке доставлять на передовую горячую пищу. Разыскал представленных к наградам снай­ перов, связистов, разведчиков, саперов. Три дня, сидя в блиндаже командира батальона, под аханье близ­ ких разрывов я писал свои заметки о прославленных людях бригады —