Сибирские Огни, 1978, № 2

190 Н. ЯНОВСКИЙ видеть по-своему его труд становится бес­ смысленным» (стр. 201). И вот, прочитав все это и проникнувшись доверием к автору исследования, мы во второй части статьи встречаемся в сущно­ сти с другим человеком, который делает необъяснимый с точки зрения логики пово­ рот едва ли не в прямо противоположную сторону. Начинается он в статье с такой фразы: «Характер решения сюжета и стиль «Ватаги» был предопределен рядом пред­ посылок, находящихся за пределами твор­ чества». Странно, непонятно: если за пределами творчества, то при чем тут «Ватага», смысл произведения, его сюжет и стиль? Оказы­ вается, этот смутно-загадочный переход к самостоятельной аргументации необходим был автору статьи, чтобы доказать, что ро­ ман «Ватага», хотя в нем по «объективной идее» писатель «осудил героя-одиночку, идущего против народа», и по исполнению продемонстрировал «тончайшее проникно­ вение в ...психологию сибирского кержаче- ства», тем не менее к реализму, а тем бо­ лее к социалистическому отношения не имеет, так как Вяч. Шишков не имел: а) «глубокого знания действительности», б) «понимания общественной практики классов», в) «умения с позиций... партий­ ности воссоздавать художественный образ мира» (стр. 206). По этим принципам от со­ циалистического реализма можно отлучить кого угодно, а не только одного Вяч. Шиш­ кова. Но самое любопытное здесь—аргу­ ментация «незнания», «непонимания», «не­ умения». Может, анализируются наиболее показательные произведения писателя, предшествовавшие «Ватаге», может быть, речь пойдет о развитии его идейно-худо­ жественных принципов, воплощенных в конкретных произведениях? К сожалению, ни того, ни другого в статье нет. «Незна­ ние» и «непонимание» доказывается пись­ мами Вяч. Шишкова к разным лицам от 1917 года, в которых ^рн в сравнении с В. И. Лениным неверно оценивал значение Февральской революции и разделял поли­ тические идеи либеральной буржуазии. Установив сей факт и сформулировав, так сказать, состав преступления писателя, ав­ тор статьи мгновенно перебрасывает нас на три года вперед и спокойно пишет: «Не произошло принципиальных измене­ ний в понимании революции Шишковым и в первые годы после Октября. «Жизнь в сибирских городах, говорят, отвратительна и в смысле продовольствия и в прочих смыслах, более высшего порядка»,—с го­ речью писал он В. М. Бахметьеву в авгу­ сте 1920 года» (стр. 206). Открываем это письмо, так как оно опуб­ ликовано, и легко убеждаемся, что приве­ денная фраза к «пониманию революции Шишковым» ровным счетом не имеет отно­ шения. Ею Вяч. Шишков объяснял В. Бах­ метьеву, почему они «чуть было не уехали в Сибирь», а к выражению о смыслах «высшего порядка» публикаторы сделали примечание—•как в воду глядели! — «Имеется в виду еще не налаженная после колчаковщины культурная жизнь Сибири». Но и это примечание' излишнее, потому что весь тон письма, бодрый и уверенный, сви­ детельствует о творческом подъеме писа- теля.^Сообщив другу о том, что он в по­ следнее время написал более чем полде­ сятка многоактных и одноактных пьес, и о том, как хорошо их принимает зритель, и о том, что он начал новую большую пьесу, Вяч. Шишков кончает письмо так: «Очень радостно теперь работать» •. Подчеркиваю: теперь, потому что в слове этом Вяч. Шиш­ кова заключен своеобразный итог пережи­ того, передуманного и запечатленного в ху­ дожественных образах за последние не­ легкие три года. Отношение писателя к революции, к Советской власти определя­ ется в конечном счете содержанием и на­ правлением его произведений, у Вяч. Шиш­ кова пьесами «Старыймир», «Мужичок» или агиткой «На птичьем положении», адресо­ ванной красноармейцам, защищающим республику Советов. Совершив таким образом экскурс в «темное» прошлое писателя, Р. Колеснико­ ва уверяет своих читателей, что Вяч. Шиш­ ков на том этапе своего творчества и не мог создать полноценного реалистического произведения, потому что им издавна об­ любована «экзотика дикого живописного ужаса». Доказательства снова черпаются не из произведений, а из писем 1913, 1914, 1926 годов. Методика таких изысканий бук­ вально потрясает своей простотой. Пишет, например, Вяч. Шишков в 1926 году пись­ мо к М. Горькому, высоко оценивает в нем роман «Дело Артамоновых» и отмечает: «Ваш роман изумителен даже во второсте­ пенных эпизодах. Взять хотя бы медвежон­ ка. На одной странице Вы умудрились на­ рисовать трагедию человеческой души зверя и звериной души человека»2. Каков смысл фразы, каково ее место в контексте всего письма исследователя не интересует, как и в предыдущем письме к В. Бахметь­ еву, есть слова «зверь», «звериное», следо­ вательно, налицо любовь к «экзотике... ужаса». Фантазия писателя (Вяч. Шишков прида­ вал ей огромное значение) и художествен­ ная память (которую он тоже •считал для писателя необходимой), по логике размыш­ лений Р. Колесниковой, роковым образом подвели Вяч. Шишкова и под воздействием неблагоприятной среды толкнули встан де­ кадентской литературы: «Взяв строительный материал из обшир­ ной копилки памяти, «увлекающийся»... ху­ дожник возводил здание сюжета-гипотезы, используя модные в литературных кругах столицы... проекты стилистов, орнамента- листов, ставших на какое-то время близки­ ми Шишкову людьми и авторитетными учи­ телями» (стр. 208). Что такое «сюжет-гипотеза», который возводил «увлекающийся», т. е., по тексту, излишне фантазирующий писатель, как по­ нимать терминологические нововведения1 2 1 В. Я. Ш и ш к о в . Неопубликованные про­ изведения. Воспоминания. Письма Л.. 1956, стр. 254. 2 Там же, стр. 267.