Сибирские Огни, 1978, № 2

186 Н ЯНОВСКИЙ ожиданный, но психологически закономер­ ный—необычная любовь на какое-то вре­ мя заполнила его пустое сердце—оконча­ тельно подрывает веру в Зыкова и у близких ему кержаков, и у красных, кто еще надеялся на него, и у всего народа, который с каждым новым шагом Зыкова распознавал, с кем он имеет дело. Дерзко, безбоязненно, в глаза обличает Зыкова чахоточный мастеровой, портняга: «Он остановился перед чугунным велика­ ном, как перед кедром сухая жердь. — Сволочь ты, Зыков! Чума ты!.. Холера ты!...—сквозь кашель скрипел он надтрес­ нуто и звонко, втянутые щеки вспыхнули румянцем, воспаленные глаза, сверкая, запрыгали. , Две равных и неравных силы, взаимно истребляя себя огнем, грозно стояли друг против друга, как две скалы враждебных берегов. — Вчем дело?—спокойно и смутившись спросил Зыков. — Как, В чем дело?—и палка человека с гневом ударила в ковер.—Зачем тысюда пришел? Грабить, убивать да жечь? Толпа ответно зашумела, пыхтящей вол­ ной вкатилась на ковры...» Пусть взбеленившийся Зыков по-зыков- ски обрушит гнев на свое воинство,—те­ перь их «чалпаны» полетят с плеч, мнения народного это уже не изменит. И прово­ жала Зыкова из города «несчастная толпа горожан» с ненавистью, с выкриками: «Тать кровожадная! Смерть Зыкову!» И после, когда добрался он с грабежами-поборами до середняка, «зароптал на Зыкова, озлил­ ся без малого весь Алтай, имя Зыкова ста­ ло пугалом». Так по ходу развития дейст­ вия романа выявилось истинное отношение Зыкова к красным, к большевикам, опреде­ лилось отношение к нему народа и, следо­ вательно, отношение писателя к зыковщине. В многочисленных уже приведенных здесь описаниях обстановки, места дейст­ вия, в отдельных характеристиках разнооб­ разных лиц романа, в массовых сценах, в диалогах и монологах обнаруживается блестящее мастерство писателя. Не теряя самобытности, он чутко вслушивается врит­ мы молодой прозы молодой России— прозы Вс. Иванова, Л. Сейфуллиной, А. Яковлева, А. Неверова... Впитывает та^ кую и ранее близкую напевность и былин- ность, заражается ее экспрессией, фанта­ стичностью, пышной красочностью. Огром­ ные, чугунные, кряжистые и лохматые герои его напоминают чем-то восставших крестьян из первых произведений о рево­ люции и гражданской войне. Ах, если бы «Ватага» была пронизана тем же лиризмом, что всюду разлит в повести «Страшный кам»! Ах, если бы «Ватаге» был свойствен ивановский и сейфуллинский лиризм, иду­ щий от восторга перед революцией и от любви писателей к Вершининым и Софро- нам! Вяч. Шишков не может поступить так же, Зыковых он рисует с гневом и болью, с гневом против бандитов, с болью за об­ манутых. Он чрезвычайно осложнил свою задачу, взявшись за выявление темных сто­ рон партизанского движения—партизан­ щины, и тем самым невероятно осложнил свою творческую писательскую судьбу. • Воспевать героику революции, воспевать людей, а ком воплощена народная муд­ рость и правда,—дело необходимое, и ни­ кто не посмеет Осудить писателя. Но как только художник взволнуется тем, что на­ зывается «пеной революции», сосредото­ чится на противоречиях революционной действительности, на темном, возможно, диком и преступном, всегда найдется и чи­ татель, и теоретик, которые из самых луч­ ших побуждений заговорят о недопустимо­ сти сближения «высокого» и «низкого», о неправомерном сгущении черных красок или вообще о совершенно излишнем кри­ тическом рвении писателя. Отрицательное да еще с проникновением в его глубины и без равного тут же данного положитель­ ного противовеса легко объявить клеветой на революцию и предать анафеме, словно «высокое» и «низкое» не соприкасается, не сталкивается каждодневно в самой жизни. Как смеет называться партизаном «просто бандит»? Невероятно, уродливо, кощунст­ венно! Но в том-то и сложность, что назы­ вались, жили, действовали, совершали пре­ ступления. Вяч. Шишков, следуя лучшим традициям русской литературы, поступает по-художни- чески бесстрашно. Он стремится заглянуть в самую душу обнаруженного явления, по­ нять социально-психологические причины поступков Зыкова, вскрыть социальные кор­ ни зыковщины, показать ее подлинное нут­ ро во всей уже обесчеловеченной сути. Писатель видел, что за Зыковым идут (и тот их принимает!) забулдыги, жулики, раз­ бойники, охочие до легкой поживы, и та­ кие, как Срамных, кто сознательно восста­ навливал народ против красных, творя свои беззакония под тайный шепоток: «Это за красных им... за большевиков... Пускай знают...» Но шли за Зыковым и обманутые им—рабочие-лесорубы, особенно моло­ дежь, как те три кержака-парня, которые тоже не согласны со смирением старца Семиона; в Зыкове они увидели героя, за­ щитника их семей, земель, хозяйства. Пос­ ле того, как первоначальный костяк отря­ дов Зыкова отшатнулся от него, неразбор­ чиво пестрым стал состав зыковского воинства, не по прихоти автора названного по-разбойничьи ватагой. «После похорон старца Варфоломея большинство кержаков навсегда разбре­ лось по своим заимкам. Остались лишь преданные Зыкову, спаянные с ним кровью». Этот мотив, «спаянный кровью», всюду путствует Зыкову, как и принято в среде преступников. Но художнику-реалисту, ху- дожнику-исследователю одного мотива Мало. В жизни эволюция сложного явления идет разными извилистыми путями. Зыков- щина до поры до времени жила и чем-то питалась. «Но все-таки,—продолжал Вяч. Шишков рассказ о Зыкове,—отряд его рос и мно­ жился: по всем зверючьим, пешим, кон­ ным тропам стекались сюда дезертиры из белого стана, рабочие с рудников, лесору