Сибирские Огни, 1978, № 2
КРИТИКА ЛИТЕРАТУР(¡ВЕДЕНИЕ Леонид Решетников ВОЗВРАЩЕНИЕ В МАРЬЕВКУ О некоторых страницах лирики Вас. Федорова Лет десять назад, в первоначальный пе риод моего знакомства с Василием Федо ровым, я был у него в гостях на подмо сковной даче, именуемой Гавриловым хуто ром. Хутор этот, состоящий из нескольких до мишек, расположен между шоссейкой и железной дорогой, а невдалеке от него на ходится один из московских аэродромов,— так что какая уж тут хуторская жизнь! Но, укрытый со всех сторон старым елово-пих товым заслоном, он, особенно в редкие минуты, когда над крышами его не ревели самолеты, и всамом деле являл собою вид старого глухого хутора, закинутого в тишь российской лесной глубинки. По крайней мере таким он показался мне, когда мы после бессонной осенней ночи, проведенной за разговором у тлею щей печурки, вышли с хозяином в садик, а через него, отворив калитку, сразу попали в лес. Поднималось солнце, туман тек и рассеи вался, и из-под нахмуренных пихт там и сям выглядывали розовые сыроежки. И мы, чтобы не проходить мимо добра, бе режно сламывали их и несли в пригоршнях, продолжая ночной разговор. Разговор был длинный, но мы не устали от него, потому что во многом были со гласны друг с другом, а главное потому, что, лишь слегка коснувшись вопросов сво ей профессии, мы сразу же перешли к предметам, для обоих нас не менее доро гим, но более существенным— к народной жизни, к земле, к деревне, к хлебу. И уже отсюда разговор снова перешел к вопро сам, сопряженным с нашей работой. Но те перь он был продолжением разговора о жизни. Речь шла о роли и долге писателя в этой жизни, о его ответственности за ми роустройство. Говорили и об уменье писа теля понять самого себя, свой характер, свои задачи и возможности. Об уменье по строить свою жизнь и быт таким образом, чтобы они полнее способствовали раскры тию возможностей, заложенных в писателе. Вчастности, о местожительстве писателя и его рабочем месте. Я с одобрением отозвался о даче хозяи на, сочетающей в себе укромность дере венской жизни с близостью к столице. И не мог не заметить, что слова эти были ему не безразличны. Уже возвращаясь до мой, мы снова остановились в его са де-огороде, и Василий Дмитриевич не без гордости показал мне кедр-трехлеток, поднимавшийся в одном из уголков его сада. — Это—привет с родины, из Сибири,— сказал он, поглаживая верхушку кедра-под- ростка.—Привез из Ботанического сада Но восибирского Академгородка... — А вот здесь будут стоять лиственницы, которые надеюсь привезти в следующем году...—показал он на другой угол сада, поднимаясь и отходя от кедра. — А здесь,— и он махнул рукой еще в один угол,—поставлю баньку и буду па риться марьевскими вениками... И столько было в этих мечтательно про износимых словах тепла и задушевности, что мне было ясно,— хозяин «сел» здесь, на этом «хуторе», прочно и основательно. Припомнилось, как накануне он показы вал мне темную, старинной выделки, дубо вую дверь, ведущую в его кабинет и не гармонирующую с остальной, довольно простой, полудеревенской, полудачной об становкой. — Купил у одного старичка, съезжавше го из старого особняка у Никитских во рот в новую квартиру. Есть предположения, что в этом особняке бывал Александр Сер- геевич,—с трогательной доверчивостью признался Василий Дмитриевич, как извест но, обычно не очень расположенный к раз говорам подобного рода. В комнате писателя только одна вещь гармонировала с этой старой дверью—та кой же старый, темный, тяжелый письмен ный стол. И так кстати были на нем раскры тые тома Гейне, Даля, протопопа Авва кума...
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2