Сибирские огни, 1977, №12

дине Большой реки. Эта стрельба была в высшей степени декоративной: австрийская шрапнель при разрыве навешивала над водой розовое сияние. Нежнейшего оттенка голубая вода, побеленный известкой бе­ лый плот и розовый плюмаж разрывов. Конечно же, это было несколько празднично. Но голубое, белое и розовое были здесь, как никогда, к месту: ведь генерал почитался за саму невинность. Над могилой же господина Лоха никто не стрелял. Презрительно улыбавшегося мертве­ ца закопал лесной кондуктор, которому почему-то подумалось, что это красный (таким, во всяком случае, было объяснение у следователя). Но и позже, когда подхорунжего откопали, чтобы положить в гроб, а на гроб — фуражку, ни залпов из русских винтовок, ни австрийской шрапнели не было. Капельмейстер не вздымал черной руки. Если теперь забежать несколько вперед и полюбопытствовать, чем же в последний раз книга истории отозвалась на две эти жизни, то здесь придется обойтись сущей малостью. Окошечко под черным крестиком в газете «Казачья отвага». В девятый день роковой кончины Юрия Николаевича Ги- каева в Рождественской церкви будут отслужены: всенощное бдение 3 сентября ст. ст. в 6 часов вечера, литургия и пани­ хида в 9 часов утра. О чем жена покойного извещает родных и знакомых. И донесение казенного лица: По словам лесного кондуктора, труп лежал на спине, а под ним замытый песком камень, к которому через шею и был привязан найденный. Лесной кондуктор железной лопатой отрубил бечеву и зарыл труп, положив камень на могилу. По обнаружении могилы она была раскрыта, и подхорунжий Лох похоронен как христианин. 2 Прикажи, я в далекие земли пойду, Попроси, я у ног твоих буду. Это из его стихов Вареньке, которые он писал в первые дни увле­ чения. Далекие земли тогда были дымкой воображения, поэтической фигурой, позволявшей предметней сказать о силе чувства. И только. А Варенька тогда могла лишь просить его быть всегда с нею. У ее ног, по выражению Глеба. Теперь же она сама пошла в далекие земли, не сказав ему об этом решении. И только в записке: я плачу и оставляю тебя. Погруженный в свои думы, Мышецкий не понимал и не восприни­ мал того, что происходило в зале заседаний следственной комиссии. Он слышал звуки, жужжание судебного веретена, которое наматывало на себя длинную скучную серую нитку, слышал бубнящий голос подсу­ димого, жесткий и недовольный председательствующего. Секретарь что-то читал вслух, адвокат покашливал, конвойный, переступая, скри­ пел сапогами и гремел винтовкой. Все это было в другом мире и смысла не имело. Здесь, за пыльными стеклами дома, возвышенно называемого судебным храмом, прокурор судил не других^ $ себя. Да, он был нече­ ловечно жесток и несправедлив с Варенькой. «Иди!» Это последнее 7 . Сибирские огни № 12.