Сибирские огни, 1977, №12
усы.— Она освобождала руки, тянула что-то невидимое от лица в сто роны и смеялась.— Но он добрый-предобрый... — Неожиданное, признаться, сочетание: усы и — добрый,— на смешливо хмурился Мышецкий: он не любил своего тестя, хотя и не видел его ни разу.— И, может, скажешь, наконец, что он делает. — Вон то...,— щурясь, показала Варенька на золото, что ныряло и выныривало. — Золото, которое не тонет,— съязвил Мышецкий. — Не обижай меня, Глеб. Папочка не фальшивомонетчик. Он убежден, что в руках у него жар-птица. И, можешь мне поверить, он прав. От пристани к усадьбе С.урошниковых ехали на извозчике с короб ками и баулами на коленях. Гостей из Петербурга здесь не ждали: Ва ренька настояла не посылать телеграммы и теперь хмыкала от удоволь ствия, воображая, какой несусветный переполох войдет с ними в дом. Обогнув штабеля рогожных мешков и бочек, возница выправил пролет ку на мощенную булыжником набережную, а когда потянул вожжи, пережидая обоз ломовщины, кто-то окликнул Мышецкого. Мышецкий смутился и поправил очки, напряженно разглядывая незнакомое лицо человека, сошедшего с тротуара. Одетый в голубоватое пальто с узень ким воротником-ошейником из светлого каракуля и в светлые же гама ши, без шляпы, с подвитой седеющей шевелюрой, незнакомец являл собой образец самозабвенного модника. Безукоризненно выбритое ли цо его было припудрено, а когда он остановился в шаге от пролетки, от него пахнуло жасмином. — Милейший Глеб Алексеевич! — тянул он руку Мышецкому.— О, сколько благородства! Д а и красавец какой! Что же касается вас, сударыня...— Теперь его любующиеся глаза были обращены на Варень ку.— Что касается вас... — Целуй! — оборвала его Варенька, протягивая руку и глядя на Мышецкого.— Только посмотри, Глеб. Он склоняется к руке дамы с тем редким достоинством... Боже! Она взметнула юбками и, не договорив, рухнула на протянутые руки. Отец, подумал Мышецкий. Конечно, это отец Вареньки! Но ведь ни усов, ни поддевки, ни расплывчатой комплекции купчины. Ну, и плу товка! Человек в голубом пальто встал на подножку. — Ну, с богом! — сказал он и дружески улыбнулся Мышецкому.— Я рад, Глеб. Рад. За обедом Варенька сидела возле отца и не расставалась с рюмкой нежного белого стекла. Рюмка меняла свой цвет. Была зеленой от ли монного ликера, почти черной от малаги и даже светлой, как вода в Иордани, от напитка более достойного. Пригубив рюмку, Варенька сча стливо улыбалась Мышецкому или же глядела на отца и, когда тот, изрядно хмельной, без галстука, подбрасывал и безошибочно ловил монету серебряным лафитником, грозила ему пальцем: «Мальчишка! Артист! Ты, папочка, настоящий мальчишка!» Золотой империал летел из лафитника в ручищи приказчика, при служивавшего у стола, и все хлопали. Г-н Старицын, вершина томской адвокатуры, с подпертой воротничком маленькой головкой, добывал из кармана пышный фуляровый платок и делал вид, что утирает слезы умиления.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2