Сибирские огни, 1977, №12
делать было нечего, и только тысяцкий, лохматобородый, величествен ный, как идол, обходил избы с берестяным туесом и горстью сыпал из него золу под окна. За воротами он вкопал осиновый кол, по-хозяйски притоптал вокруг черную землицу и, лишь отвратив таким образом кол дунов и ведьм от нового гнезда, заметил в тенечке амбара незнакомых людей в военном. Похмурился, отвел глаза на дом и крикнул: — Марья! Ташши-ка чаплажку, голуба! Бог гостей добавил. С' крылечка, подметая юбкой приступочки, сбежала глазастая, по всему, бедовая и уже хмельная бабенка с той же тарелочкой темного стекла. Только теперь на ней стояла аккуратная стопка: ни дать, ни взять ямшицкий колокольчик донышком книзу. Поясной поклон и приглашение: — Милости просим! В дом на угощенье... И не обессудьте, чарочка привечальная и пить ее — в дому. Тамока. Вильнула задом на избу и рассыпчато засмеялась, открывая белей шие зубы. Гикаев и Лох переглянулись и пошли в дом. Когда от раскрытого окна чей-то испуганный и очень громкий голос крикнул: «Горько!» и жених, заслоняя лицо невесты могучим плечом в сатинетовой рубахе, поцеловал её в губы, а гости в ошалелом восторге грянули корильную песню про гордёну, которая и «спеслива» и «горд- лива» и поклонов не бьет, Гикаева охватило глубокое и странное озлоб ление, словно жених целовал не свою, а его невесту и все ликовали, ра дуясь ее измене старому генералу. — Знаете, подхорунжий, что я сейчас вижу? — Гикаев потянул из розового лафитника и полез деревярной ложкой в тарелку с груздями,— Свою жизнь с холма. Бежит тропочка в ад. И чем дальше вниз, тем уже и уже. Еще чуток и — оборвалась ниточка. И теперь гляди не гляди — пустота! Геометрический нос генерала повис над свежей могилой и замер: комья глины стучали о крышку гроба. Откинул голову и прогнусавил для одного Лоха: — Жил-был король когда-то... Похрумкал груздочком, глянул на невесту ничего не выражающими глазами и — почти шепотом: — А вот с этой аржанушкой, Веремей Федорович, я бы, пожалуй, переспал. Вызывающе аппетитна! — Можно устроить. Тут тайга. Нравы как в джунглях. Гикаев промолчал и, скосив глаза влево, теснее придвинулся к под хорунжему; на пустовавшее рядом место мостился, попыхивая трубкой, великан-тысяцкий. Огромной лапищей, залощенной от косы и чапыг, точно мышиный ремень, он поймал за горлышко четверть с водкой — чуринкой, качнул над лафитником. Заметив, что генерал глядит на не весту, похвалил: — Грамотная. Сама читат. Н-ну, поехали! Поднял посудинку, чокнулся с соседом слева, кадык сделал туда- сюда — и посудинка вернулась на стол. — А ен кто? — спросил тысяцкого сосед слева, щупая взглядом ге нерала.— Штабас? Заимкой Тарасова, где сейчас гуляла свадьба, проходил лет десять назад некий штабс-капитан «с войском», и с тех пор кой-кому стало ка заться, будто «штабас» — это почти император. Тысяцкий отмахнулся. — Вы давно ходите в подхорунжих? — спросил генерал Лоха обе щающим голосом.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2