Сибирские огни, 1977, №12
утра не прибудет.— Лох оживился.— Если поскакать прямиком, мы при хватим свадьбу у самого крылечка. — Не опасно? — Что вы! Вся округа под атаманом, а внизу чешская полевая ко мендатура... Савватеев! Лох выкинул над собой руку с нагайкой и поскакал отдавать при казание. Спешились у завозни с промазанными красной глиной щелями, при вязали лошадей и, отряхивая с одежды пыль, направились к дому. По обе стороны настежь распахнутых ворот табунились ребятишки, а с дальнего угора катила, пылила, мелькала спицами и без умолку залива лась колокольчиками ухарь-свадьба. Торчали в небо, подрагивая в такт частой иноходи, гривы коренников с вплетенными лентами, круто гнули тр и пристяжные, морды у самой земли, поезжане хайлали во всю ива новскую, заглушая гармонь. — Тпрр-уу! Сердяга! — Тпрр-уу! Последний кружок по широкому двору мимо колодца, повети, ам барных рундуков и — стоп у крылечка. Звуков не стало. И лишь реденько, когда переступит конь, звенел вдруг одиноким нечаянным звоночком, ронял капельку серебра свадеб- ныц колокольчик, то с дуги, то со шлеи, то откуда-то еще. Гикаев и Лох остановились в сторонке. Без кокард и погон, в поле вом, заметно выгоревшем обмундировании: не поймешь, что за люди. А свадьбе и нет до них никакого дела. Тысяцкий в нарядном рушнике через плечо подал знак, и с качнувшегося ходка невеста маленькой нож кой ступила на медвежью шкуру. Три-четыре шажка, теперь уже под ру ку с женихом, и новая медвежья шкура под ногами. Потом третья, чет вертая. Последнюю тысяцкий кинул на приступочку крыльца,.балясины и столбики которого были укутаны бумажными васильками, и новобрач ные преклонили колени навстречу свекру и свекрови, вышедшим к ним с образами божьей матери и святителя Иннокентия. Иконные лики под стеклом в узорчатых накладках были печальны, свекор же и свекровь, склоняясь к молодым с образами, светились радушием и радостью. Не веста целовала иконы после жениха, после него поднялась с приступочки и, отставая на полшага с ладошкой под его рукой, стала подниматься по крылечку. Гикаев увидел всю ее в белом и, угадывая со спины грудь, ножку, поднимавшую платье, плечи, все ее молодое тело, подумал, что в свадебном величанье ее по праву называют княгиней. От нее веяло здо ровьем, чистотой и свежестью раннего утра. Под прозрачной фатой из реденьких домодельных кружев текла роскошная коса, немножко взды малась, подчеркивая стан, и падала к коленкам озорным, несомненно, подвитым, хвостиком. — Отменная коса! — сказал Гикаев. — Отменная девчонка! — поправил Лох.— А коса — что? Сейчас ее расплетут на две, а утром — как попало и под бабий повойник. Свиреп закон язычника. Коса не для бабы. Этого чуда мы больше не увидим. На стеклянной тарелочке темного бутылочного цвета молодым вы несли из дому по стакану молока с брусникой. — Откушайте, родненькие! — пел на крылечке чей-то былинный сладкий голос.— Чтобы белы, как молоко, да румяны, как ягода, были ваши детушки! Потом гармонь ударила тараторочку, и жениха с невестой стали обсыпать хлебными зернами, хмелем, кедровыми орешками, монетками серебра. Молодые прошли в дом. Народу во дворе поубавилось, тут уже
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2