Сибирские огни, 1977, №12

Уварову оправдали, однодельцев же ее приговорили к расстрелу. Господин Рамю, которому речь Пинхасика чем-то напомнила шедевры древних краснословов, повторил ее в хронике о процессе, и она тотчас же увидела свет в официозе французского правительства. При этом де­ лался вывод, что суды Колчака блюдут высшую справедливость, и если истина выпускает арестанта на свободу, они видят это и делают это. Но Уварову так и не выпустили. И только теперь, когда стачком предъя­ вил требование последовать выводам суда, угрожая в противном слу­ чае диверсиями, власти припомнили вдруг, что истина уже освободила Уварову... Игреневый конишка плетется еле-еле, ходок длинный, возница — бочком к конишке, блестят деготьком бродни, а феска — сущий маков цвет и, наверно, видна со станции. Экипаж проплыл по дороге и поти­ хоньку утянулся за казарму конвойников, сначала Игренька, потом воз­ ница, потом задок ходка с навильником сена под веревкой. Прокричал чей-то сварливый ругающийся голос, и на противопо­ ложной стороне тюремного двора, на крылечке караулки, показался в начищенных медальках фельдфебель. Сонно глянул через двор и, кого- то ожидаючи, привалился к косяку. Металлический звяк во дворе под тюрьмой. И вот оттуда, из-под тюрьмы, во двор вышла с конвойным Прасковья Уварова. Обернулась, повязывая голубой выгоревший пла­ точек, и стала искать глазами чье-то окно. Конвойный пихнул е е . под бок, видимо, понукая: она, пятясь, пошла дальше, к крылечку с фельд­ фебелем, и все искала и искала чье-то окно. Кафа поймала решетку, оперлась коленками о подоконник и прон­ зительно свистнула в разбитую шибку. Прасковья остановилась, стя­ нула с головы платочек и стала махать, глядя в ее сторону. Лицо смею­ щееся, радостное. Малейькие ее ножки в чирках топочут, вздымая юб­ ку. Конвоир, совсем мальчишка, в смущении перекинул свое ружьецо с плеча на плечо и тоже глядит вверх, на окно Кафы. Опять сварливый ругающийся голос. Конвойный очнулся, потянул Прасковью за собой, и. та стала снова пятиться и махать. Платочек взлетает голубым дымком, торопится, а в ответ ему из недр тюрьмы накатывается почти неслышный, но гроз­ ный и плавный гул, гул грома, который ворочается под тысячелетней толщей земли и не может найти выхода. Вот он заворочался слышней, постоянней, плавность его стала живой и непрерывной. Д а ведь это же не гром. Это поют люди. Требуют, зовут, клянутся: Вставай, проклятьем заклейменный, Весь мир голодных и рабов. Первой повела мотив та часть тюрьмы, которую господин Глотов зовет «равелином Робеспьеров»,— там только политические. Потом — левая пристройка, женское отделение, а вот и правая — мелкая уголов­ ная плотва, уркаганы, бытовики, беспризоргцина. Это есть наш последний... Голубой дымок взреял над крылечком и пропал. С Интернационалом Воспрянет род людской. Фельдфебель выметнулся на середку двора, выкинул над головой наган, в спешке не отстегнутый от шнура и потому вихляющийся в не­ свободном, ломком и лихорадочном движении.