Сибирские огни, 1977, №12

откроют глубокой ночью, и это будет последняя ее ночь в жизни. А люди, останутся жить без нее: Григорий, сестренка, товарищи по под­ полью, друзья и враги. И будет борьба. Без нее. И будет другая жизнь. Без нее. Молния стоит и играет в небе короткие мгновения. Короткие мгно­ вения владела ею и эта мысль, но она была так неожиданна, так нова и жестока, что легла на ее сердце одеревеневшим рубцом. «Я вечная, я вечная!» И вот эта вечная осиротила в мыслях тех, для кого жила. Почему?"Почему на эти мгновения она изменила самой себе, сути свое­ го «я». Гнет одиночества? Пустота под руками? Может, и пустота. До недавнего времени она жила в борющемся мире и была его частицей. И здесь, в тюрьме, она боролась. «Конь» исправно доставлял ей почту и забирал карикатуры и письма. Теперь же тайная нитка к подпольщикам шла только через Галактиона. И так как человек этот мнителен и пуглив, как зяблик, он вовсе не берет ка­ рикатур — за них его повесили бы на тюремном дворе без суда и след­ ствия — и даже записки приносит редко. Это почтальон без почты. Письмам он предпочитает слова, устные сообщения. Она выключена из активной борьбы и оттого страдает. Но это не все. У нее есть еще одна боль: молчащий Григорий. Она так и не знает, где он и почему нет от него ни слова. Только что был Галактион. Ничего не взял, конечно, и ничего не принес. Он сказал , что головка города хочет выпустить из тюрьмы ка ­ кую-то Уварову. Большевики узнали об этом и готовят «тарарам». Га­ лактион осклабился и шепотом поведал, что именно таит в себе это ве­ селое словечко. Теперь Кафа ждала. Глядела за караульные башни и ждала уви­ деть на дороге монгольского конька игреневой масти, заложенного в ходок без клади, и возницу в броднях и в красной турецкой феске. Бы­ ло условлено, что все это будет известием о том, что власти Городищ капитулировали перед требованием стачкома и через главные ворота тюрьмы с минуты на минуту выйдет на свободу Прасковья Уварова. Уварова, связная ЦК большевиков, перешла фронт с деньгами для подпольщиков. Золотые империалы были зашиты в ее корсете и вместе с мандатом на шелковом лоскутке, письмами и явками делали ее ули­ кой обвинения. К моменту же ареста все это перешло в другие руки и, если пользоваться лексикой г-на Глотова, поддерживавшего на суде го­ сударственное обвинение, она уже была преобыкновеннейшей особью, никак и ни в чем не изобличаемой. К столь безрадостному признанию г-на Глотова принудил защищавший Уварову от обвинения в террориз­ ме, замышляемом против чинов омского правления, лукавый, кроткий и ядовитый Евген Пинхасик. Он предъявил суду справку, из которой следовало, что подсудимая, в бытность ее провизором омской аптеки, готовила порошки и микстуры для тех, на кого, по формуле прокурора, были нацелены ее террористические устремления. Поднявшись над сво­ им столиком, Пинхасик торжествующе заложил руку за борт фрака и сказал весьма веское: «Моей подзащитной были одинаково доступны, и несущая верную смерть капля цианистого калия и жизнь почти всех деятелей верховного правления. Но жизнь и смерть не встретились. Имея полную возможность, она никого не отравила. Попробуйте теперь убедить первого министра господина Вологодского в том, что провизор аптеки готовилась убить его здесь, в Городищах, метательным снаря­ дом из-за угла. Он поднимет вас на смех. Попробуйте получить у него одобрение вашему обвинительному вердикту, если бы таковой случился. Он обвинит вас в лености ума и алогизме».