Сибирские огни, 1977, №12

— Тут под Омском...— Художник выбивался из сил,— в двух ша­ гах от нас с вами и по сей день стоит мертвый дом Достоевского. Его решетка. Его трагедия. Страшно представить, чтобы судьба здесь же повторила свой эксперимент для другого русского гения. — Эксперимент? Ба, да ведь это же Брюсов! Не вы, а Брюсов. Ну зачем же так, любезный Савва Андреич? Чуж ая мысль... и столь стра­ стно, столь искренне? Колчак видел, какое замешательство охватило вдруг художника, и, кажется, наслаждался им. — Итак, не могу. — Вы все можете, ваше превосходительство,— возразил художник. — Поздно, дорогой.— Какая-то нотка в голосе Колчака сказала, что он колеблется.— Конфирмация уже обнародована* Потом была те­ леграмма из Городищ и — мое слово. Слово верховного. Адмирал не поднимал своего пистолета, он говорил правду и хотел, чтобы художник понял ее. — Что же грозит ей с вашим решением? — спросил тот. — Прибавьте такта, мой друг,— в голосе обида и утомление.— Удобно ли спрашивать, наперед зная мой ответ? — Ж ду чуда, ваше превосходительство. И верю: услышав свой го­ лос, вещающий о смерти, вы поймете, как это все бессмысленно, и по­ щадите несчастную. Адмирал зябко дернул плечами. — Ее расстреляют,— ответил за Колчака Пепеляев. С лица мини­ стра медленно сбегала улыбка, но зубы, открывшие ее, так и остались открытыми. В глазах художника тяжело качнулось презрение. — Тогда вы, господин министр! И вы, ваше превосходительство, позвольте мне объяснить миру, что он теряет с ее смертью... Белая пе­ чать России, «Таймс», «Фигаро», «Матэн», газеты Японии, США, Шве­ ции... Я найду, что сказать! Д аж е «Правда», д аж е красная «Правда». (Затаенное стерегущее внимание Пепеляева стало отчетливым.) Цени­ тели увидят репродукции с ее картин. Увидят сами картины. Все стра­ ны, все столицы! Убитую, но живую я вознесу ее как трагическую на­ дежду века. Д а что я, ее вознесут все люди! Он замолчал. — Я очень слаб, но здесь, поверьте, моя сила. Глядя на пустое место перед собой, Колчак сказал , что он прини­ мает тон, пыл и даж е патетику художника, но, к сожалению, к сожале­ нию... — Не мо-гу! В голосе ощутимы нервные сомкнутые губы и непреклонность. Не раз произнесенное «Не могу!» приобрело теперь новый окончательный смысл. Орлиный профиль на зеленом стекле, жесткий и неподвижный, напомнил образ древнего, триумфатора с древней медали. И тут же, разрушая этот образ давно минувшего бытия, мгновенно вспух, под­ нялся и замерцал зеленый от зеленого фона, неестественно высокий, выкаченный глаз адмирала. И как на торжествах открытия сената про­ филь этого несоразмерно высокого глаза вызвал в художнике чувство страха. Только теперь в этом страхе было еще и нечеловеческое само­ осуждение, давящ ая гора. Милость была возможной! Он сам лишил себя этой возможности, сам убил Кафу, так как не просил, а требовал, грозил, кружа во все стороны рогами буйвола. «Ваш отказ, адмирал, питается прискорбными чувствами...» На протяжении всего разговора Колчак видел перед собой не убеждающего просителя, а Кафу, только бородатую, с синими отечными пальцами, но столь же бесцеремонную и даж е дикую.