Сибирские огни, 1977, №12

с дергающимся нервным лицом, в смокинге, с удивительно легкомыслен­ ным бантом, парившим над его грудью подобно исполинской розовой ба ­ бочке. Поэт ломался, завы вал под завывание скрипки, многое из того, что он читал, было так же нелепо и пышно, к ак его бант, но одна строфа почему-то зап ала в душу: Если б можно было сердце не тревожить, Ж ить не видя жизни, плакать не скорбя. Знания утратить, время уничтожить, Позабыть былое, разлюбить тебя. Глядя на дергающееся, густо запудренное лицо пиита, Мышецкий слышал тогда один плач. Минор. Ж алобу печальной струны. И, будучи человеком отзывчивым, сострадал полуотвлеченному чужому чувству. Слова эти много лет жили в его памяти, но только теперь, как он думал, ему вдруг открылся другой, новый, настоящий их смысл: заставить себя разлюбить невозможно, разум бессилен приказать чувству, убить чувст­ во. Оно так же могуче и необратимо, как время, как приобретения па ­ мяти и разума. Необратимо? Но ведь она разлюбила, пала, отдалась япошке. С а ­ модовольному, самонадеянному, самовлюбленному. Эс, эс, эс... с-сукино- му сыну! Ха! Он пьяно рассмеялся этим своим словам, огляделся, ища графин, потрогал пол и, ничего не найдя, уткнулся лицом в ладони. Варенька и Цугинава. Почему он поставил эти имена рядом, почему решил вдруг, что все рухнуло? Надо восстановить весь порядок собы-- тий... Сначала слезы. Д а , слезы и впечатление большого гнетущего не­ счастья. Потом слова: «Где ты был, почему не уберег меня?» А когда он назвал и повторил имя Цугинавы, она взвилась, как само возмездие, прекрасная в этом своем порыве, девчонка и любовница. Кстати, почему так поспешно закры ла она книгу, увидев его в дверях, и, как он помнит, пыталась сунуть ее под подушку? На минуту ему померещилось, что из головы его лезет что-то кривое и косматое, чудище из дыма, у которого на месте бороды длинный крутя­ щийся хвост лошади, такой ж е хвост за спиной, а лоб голый и ж аркая сверкающая улыбка Цугинавы. Хвосты дымятся, улыбка дымится, и вот Цугинава уже мал, хром и удивительно знакомо бьет себя в грудь, бьет и кричит со смешной ж алкой гордостью: «Я штабс-капитан Рыбников! Рыб-ни-ков! Что? Не верно?» «Где книга? — подумал Мышецкий.— Когда он шел от Вареньки, она была у него в руках. Ах вот, на столе!» Толкнулся о подлокотники и, чиркнув спичкой, заж ег над столом свечу. Теперь он знал , какой рассказ читала у Куприна Варенька. От книги пахло духами, гербарием и, как он всегда думал, тишиной отцовской библиотеки. Она раскрылась на том месте, где леж ала костя­ ная шпилька для волос, и он не удивился тому, что шпилька была Ва- ренькиной, а рассказ тот самый. «Было в этом человеке что-то неожиданное, тревожное...» — прочел он о маленьком японце, носившем личину русского офицера, и подумал, что Цугинава, возможно, чем-то напомнил Вареньке книжного Рыбнико­ ва таинственностью мира, из которого пришел, ложью , которую творил и в которой жил изо дня в день, вкрадчивостью чувства, чем-то плохим или хорошим, и рука ее потянулась к знакомой книге. «Его ласки, поцелуи и прикосновения,— читал он на .следующей странице,-—были невиданно нежны. И между тем, он окруж ал ее той нервной атмосферой истинной, напряженной звериной страсти, которая д аж е на р а сстояни е д аж е против воли волнует чувственность женщи­ ны, делает ее послушной, подчиняет ее желаниям самца».