Сибирские огни, 1977, №12

Вот над притихшей толпой, над галунами, парчой, муаром, пеной батиста, над локонами, голыми плечами и запудренными лысинами кач­ нулась, позванивая цепочкой, кадильница с курениями. Пахнуло зап ах а ­ ми смирны и ладана, и архиепископ Омский и Павлодарский, модулируя голосом, выстлал перед собравшимися свои первые бархаты. Стало еще тише, и навстречу Колчаку, вошедшему в зал крупными шагами Петра I, метнулся генерал-прокурор. Старый художник видел папку белого сафья­ на с указом о возрождении сената, наблюдал, с какой выразительной церемонностью она переходила из рук диктатора в руки генерал-прокуро­ ра и, наконец, в руки первоприсутствующего. Сенаторы на его глазах медлительно шли к своим креслам, медлительно откидывали хвосты- фалды, погружались в кожаные подушки, под темное династическое дву- главие. Однако ни фигура тотчас же удалившегося диктатора, столь же прямая, как и спинка сенаторских кресел, ни голос первоприсутствующе­ го, открывшего распорядительное заседание, ни новое появление дикта­ тора в зале не доходило до сознания художника. Явления, события, сло­ ва, жесты — все, что возникало, текло и чем-то задевало каждого, было вне его чувств и мыслей и выражало собой лишь одну суровую истину: время идет. Колчак говорил, и время шло, генерал-прокурор молчал, ожидая его заявления, и время шло, сенаторы вставали или, напротив, опускались под сень деревянного орла, и время шло. И с каждым взм а ­ хом маятника сумка фельдъегеря с драконовой резолюцией Колчака пробегала все новые и новые версты. Стучали колеса поезда, бумага- убийца приближалась к своей жертве. Приближалась? А может, испол­ ненная, она уже подшита в тюремную папку, чтобы жить вместо убитой. Колчак говорил: — День упразднения сената грубым насилием захватчиков власти был днем величайшего падения страны. Сенат, как идея и как орган ак ­ тивного управления Россией, испытывал насилие и прежде. При Павле Первом он являл собою образ порабощенного форума, в котором мол­ чать было тяжко , говорить бедственно. Но и тогда он оставался идеей, которая бессмертна. Теперь в вашем лице, господа сенаторы, эта идея получает новое счастливое воплощение. Закладывается устой современ­ ного правового государства. Личные, имущественные и публичные права населения получают своего защитника, а самый правопорядок — строгое и нелицеприятное око надзора. Кресла сенаторов, как и фигуры воинов-охранителей в мундирах из белого сукна с черными орлами на белых погонах, делали полукруг. Мудрецам полагалось видеть друг друга. Вологодский сидел справа от первоприсутствующего в одеждах и регалиях сенатора и, поглощенный тем, что слышал, лишь изредка поднимал глаза и всякий раз глядел на художника. Вот он кивнул ему и взглядом показал на дверь, прикрытую портьерой. Художник последовал этому его взгляду и увидел Максима. Тот стоял недвижимо, как восковая кукла. Недвижимым было, и его ли­ цо, выражавшее величайшее достоинство и ничего другого. Конечно, он не тронется с места, пока адмирал не закончит своего торжественного заявления, не тронется и не скажет, что с Кафой. Колчак продолжал: — Господа сенаторы! Работайте ж е твердо, мужественно и благо­ родно! Я с вами, я ваш друг и союзник. Он слегка поклонился в сторону первоприсутствующего, еще раз — левее его, и еще — правее. Зазвучали фанфары, и их голоса, вздымаемые мгновенно возникшей овацией, затрепетали над головами. Чья-то рука тронула плечо художника, и он увидел перед глазами голубоватый листок, сложенный вчетверо. Суетливо, неловкими старче­ скими движениями развернул его и увидел одно коротенькое слово: «Живая».