Сибирские огни, 1977, №12
Слушая жужж анье медлительного голоса, он глядел на Савву, как бы переадресовывая то, что слышал, и молчал, обеспокоенно кивая, и только в конце: • — Благодарю , благодарю. Вы очень пунктуальны, Николай Алек сандрович. Без звука положил трубку, передвинул по зеленому сукну какую-то ненужную бумажку, потянулся к золотой держалке пенсне и обреченно уронил руку. ■— Ты понял, Саввушка? •— Еще до звонка. Л евая щека Вологодского сморщилась в болезненной гримасе. , •— Извини за беспокойство,— сказал художник, вставая.— Я пойду. •— Что торопишься, погости! — попросил Вологодский, останавли ваясь рядом с художником с нелепой для этого случая мухобойкой, слу чайно оказавшейся в его руках.— И не отчаивайся, пожалуйста... Боль шевичка самых крайних, самых диких убеждений. Потом ты мог оши биться в ее даровании. Д а и сама она вряд ли сознает себя художником. И тем более — явлением, эпохой. — И что же, если она заблуждается на собственный счёт? Вологодский передернул плечами и, подняв глаза, стал глядеть на клетку с канарейкой, на желтый комочек, несчастно ссутулившийся под куполом из бамбуковых лучинок. Художника он принимал в так назы ваемом интим-кабинете, который сообщался с собственно-кабинетом ма ленькой келейной дверкой, обитой чеканной медью, и мог служить сало ном, библиотекой и спальней. Тут были шкафы с книгами, два стола, кресла, кровать под шотландским пледом, камин, на его решетке чугун ные часы с белым эмалевым циферблатом, нагие каменные тела краса виц — копии шедевров Родена, плюшевые мартышки, оплетенные кра шеными прутьями фляги из-под вина, на стенах, выдержанных в тоне на сыщенного бордо,— оружие, карнавальные маски, голова сохатого и, наконец, свисая с потолка к окну, клетка вот с этим живым желтым ко мочком на качающейся жердочке. Сюда уединялись искренние собесед ники, тищина здесь была располагающей, даже молитвенной (правда, икон и ломпадок тут, вроде, не бы ло ), и потому хозяин искал сейчас теп лые проникновенные слова, которые вернули бы друзьям что-то утра ченное. Но гость заговорил раньше. — Она уже расстреляна? — спросил он. — Приговор конфирмировай позавчера... Вполне возможно. Но не волнуйся, дорогой, не волнуйся. — Может, жива? — Один против ста. — Слушай меня, Пьер. Тебе так просто. Соединись еще раз с этим... И если она еще жива, я той же минутой ринусь к Колчаку. Премьер поболтал в воздухе мухобойкой. Хмуринка у его глаз отра зила неудовольствие, скуку, усталость. Он сказал, что в исполнении воли конфирматора Николай Александрович некомпетентен. Это уже прерога тива другого лица, с которым он, Вологодский, на ножах. И странно, что его старый друг слышит только себя. Он уже давно премьер на бумаге, фигура не управляющая, а декоративная. Заключения по жалобам о по миловании теперь готовит верховному министр внутренних дел, чертов ски преуспевающий г-н Пепеляев. — Пощади, Савва! — Оказывается, и голос может быть серым.— Наётойчивый интерес к судьбе Кафы, это — голова на плаке. Не на силуй! — Пощадить тебя? Обязанный давать, ты просишь? Сукин ты сын! Художник надвинулся на премьера всей своей громадой.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2