Сибирские огни, 1977, №12

Погружаясь в кресло, развязывая тесемки на папке с рисунками Кафы, художник глядел в лицо Вологодского, пытаясь понять, почему так неузнаваемо изменился его друг. Бег времени? Или еще и должность, головокружительная, заоблач­ ная ступенька, вместе с которой человек получает возможность посылать ближнего на виселицу, объявлять войны, иметь рабов, поэтов, воскурите- лей служебного фимиама? — У тебя просьба? — спросил Вологодский. —- Да. У меня просьба, у тебя милость. Посеребренные мохнатые брови нависали над горячечно возбуждён­ ными глазами художника. Он сказал, что Вологодский, очевидно, помнит ' его убеждения относительно смертной казни: она безнравственна и пре­ ступна, как всякое убийство. И только возможность превратить право убивать по закону в обязанность прощать, миловать, отменять уже на­ значенную казнь отличает это убийство от всякого другого. Он здесь, чтобы искать этого. — Я уже ничего не отменяю,— сказал Вологодский унылым голосом.— Право прощать, как, впрочем, и право казнить у меня отнято. — Творить милосердие может всякий,— возразил художник. Вологодский снял пенсне, поглядел на округлые стеклышки, на свои руки. — Она девчонка? — Талант. Эпоха в живописи. Может, поинтересуешься, я привез ее работы? Серые губы выразили твердое отрицание. — Боюсь, ее уже нет,— сказал художник и отвел глаза.— Я очень долго ехал. — Что ж, навести справку я еще вправе.— Вологодский потянулся к телефонному аппарату и жестом, исполненным значительности, снял трубку.— Как ее имя, Саввушка? Кафа? Как ты сказал? Он замешкался, отнял трубку от уха, поглядел на нее, повращал в руке. — Постой, постой... Кафа? Он помнит ее, подумал художник. И знает, что с нею. Ее нет, и он знает, что ее нет. — Значит, Кафа.— Вологодский повторил вызов, подул в трубку и прижал ее плечом к уху.— Уроженка Городищ? А лет ей? И тотчас кому-то другому: — Николай Александрович? — Голос размеренный и властный.— Вооружитесь карандашом, пожалуйста... Сведения о лице, ожидающем результата конфирмации. Разумеется, дорогой, и как можно скорее. Да, буду у себя. Передав данные о Кафе, Вологодский нацепил пенсне. — Будем уповать на лучшее,— сказал он меланхолично и откинул­ ся в кресле. Художник молчал. Во всем, что сейчас делал премьер, он видел тщетно скрываемое удовлетворение. Казнь подписана, просить теперь художнику не о чем, а премьеру нет нужды изыскивать благородные предлоги для отказа. Голос, который он заказал, скажет то, что мог бы сказать и сам он. Но зачем самому, если вестником смерти может быть другой. — Саввушка! А ну, дорогой, придвинь ко мне, пожалуйста, свою папочку. Серая рука делала мягкое просящее движение. Но тут же зазвонил телефон, и премьер, привычно изготовив плечо, поднял трубку.