Сибирские огни, 1977, №12

доме невесты. В этот вечер трже валил снег, но он казался ненастоя щим, бутафорским, так как на улице стояла редкая для этой поры глу хая теплынь, и все окна ^батышевского дома были распахнуты. Трет горницы занимал оркестр пленных австрийцев: самоуверенный контра бас, изящные и горделивые скрипки, виолончели... Было очень светлс Большая электрическая лампочка кидала свое сияние из окна на белу» дорогу, на поваленный, залепленный снегом заплот, а зеленые и белы керосиновые фонари, с которыми, по обыкновению, возвращались с ли нии кондукторы, плыли в мохнатом струящемся сн^гу медлительно печально. Глядя на них, Каф а думала о дороге, о разлуке с сестрой я так как та была беззаботна и радостна, боялась зареветь и, чтобы от влечься, громче других пристукивала под столом каблуками , помога: разудалому «Яблочку», которое звенело и катилось, как сумасшедшее подчиняя себе все звуки в горнице. У-ух, рожь чисс-та, Умо-ло-тисс-та! Ей казалось, что контрабас и скрипки, эти заброшенные войной чу жестранцы, ведут что-то свое, нерусское, что это «Яблочко» и не «Яб лочко». Чужим, никогда прежде не бывшим казался мохнатый теплый снег чужие, осенней синевы глаза глядели на нее с лица Юзефа. Другой судь бы, другой свадьбы хотела она сестре. Но все находит свои берега. В канун белочешского мятежа Юзеф оставил корпус легионеров - это был протест против отказа корпуса сдать оружие Советам. Кафу го удивил этот его шаг — Юзеф был коммунистом. И все же он увидело ей по-новому. «Что же дальше?» — спросила она Ю зефа.— «Ленин»,- последовал ответ.— «Ну, а если подробнее?» — «Мировая революция» Лицо его становилось смешливо и задорно, а синева глаз глядела по весеннему. Русских слов у него было немного, но были еще чешские слова i Таисии, ее любовь к Юзефу, к его прекрасной Чехословакии, бьы Ленин, и потому объясниться в главном и сокровенном оказалось сов сем нетрудно. Чех И русские сестры стали солдатами одной шеренги А когда мятеж расколол Сибирь на красную и белую и Каф а потерял; обоих, у нее было такое чувство, будто она лишилась не только сестры но и брата. г Потом она узнала, что судьба вынесла их к Тихому океану, позжг они были в Париже, Вене, и, наконец, ветер странствий прибил их су денышко к домику отца Юзефа на окраине Праги. И вот письмо. * Может, все дело в почтовой цензуре, думала она. В свирепой поч товой цензуре? «Не преувеличивайте собственного гения, не заглядывайте в мир з; чертою доступного». «Я наивна и сентиментальна, как старая институтка». Боже, да ведь это ж е грим, маска! Ее сестра хочет выглядеть самой кротостью, монашкой, схимницей забившейся в узкий мирок служения ближнему. Одно слово правды краснинка, намек оборвали бы путь ее письму у первого ж е чиновника вскрывшего конверт ради тайной ревизии. «Нельзя безнаказанно вкушать от древа познания». Дока! Хитрющая бестия!