Сибирские огни, 1977, №12

— Очень, очень старое слово. Можно, однако, так говорить: «Трава выше жере­ бенка». Можно так: «Жеребенок в высокой траве». Жеребят там бывало немало. А трава? Да еще высокая? Нет, нелегко это было представить себе,— к середине лета степь выгорала под яркими лучами солнца, стано­ вилась бурой, даже рыжей. Овечке и той защипнуть зубами нечего. И все же вторую книгу Виталий Зелен­ ский назвал «Жеребенок в траве» (1970 г.). Написал объяснение. Оно близко к истине. Жеребенок-сосунок на алтайском языке — кулун. Кулунда — место, где пасутся жере­ бята. Однако чабан не зря подчеркивал — сло­ во-то очень, очень старое. Да, оно возник­ ло еще в те далекие времена, когда в ко­ выльных просторах этой степи паслись табуны низкорослых диких лошадей — ку­ ланов. Их видали там и первые русские по­ селенцы. В барнаульском архиве Алтайско­ го горного округа я видел рапорты о поим­ ке куланов. Так, в 1748 году крестьяне Белоярской слободы поймали «у Ярового соленого озера пять диких лошадей» и сдали на казенную конюшню в Барнауле. А в 1839 году жители деревни Усть-Клюихи два дня, меняя уставших коней, гонялись за последней в этом краю дикой лошадью, на третий день поймали и отвезли на казен­ ный Колыванский завод. Длина этой лоша­ ди была «от головы до хвоста I аршин II вершка». Не больше жеребенка-сосунка. От куланов, теперь пасущихся только в за­ поведниках Таджикистана, и пошло геогра­ фическое наименование: Кулунда — степь, где обитали куланы. С тех пор Виталий Зеленский, куда бы ни приезжал, всюду доискивался до происхож­ дения местных географических наименова­ ний. Это открывало ему далекое прошлое края, села, деревни, прошлое людей, кото­ рые пасли тут скот или осваивали сибир­ ские просторы для земледелия. Свою третью книгу Виталий Зеленский назвал «Дотошные мужики» (1974 г.). Его герои, действительно, дотошные. Это сибирские крестьяне, наши современники, механизаторы, председатели колхозов, ди­ ректора совхозов, полевые бригадиры, опе­ раторы машинного доения, как называют нынче вчерашних доярок. «Среди многих завидных черт,— пишет автор о своих ге­ роях,— мне нравится в них особая сибир­ ская ' любознательность, этакая дотош­ ность — все хотят знать и уметь, обо всем имеют собственное суждение». К этому можно добавить: дотошный— настойчивый, вникающий в каждую мелочь, #гобы из­ влечь из нее нечто важное и весьма полез­ ное. Его секретари райкомов партии, но­ сящие в очерках подлинные имена, тоже люди дотошные, энергичные и умелые ор­ ганизаторы, глубоко знающие деревенскую жизнь и сельскохозяйственное производ­ ство. А сам Виталий Зеленский — дотошный литератор, одержимый любовью к природе родных просторов, к людям, преображаю­ щим землю, умело возделывающим ее и создающим неоценимые богатства для все­ го народа. Он глубоко знает все, о чем ве­ дет неторопливую и обстоятельную беседу с читателями. Ему удается ярко и впечатляюще пере­ дать поэзию труда на современных полях. Она и в авторских отступлениях, и в расска­ зах передовых механизаторов. Вот, к при­ меру, Герой Социалистического Труда Иван Самоличенко, «который на тракторе вы­ рос», делится своим ощущением преобра­ жения полей: — Выедешь пахать зябь осенью. Перед тобой желтое поле, сероватым отдает, стер­ ня стоит. И когда первый раз плугом зае­ дешь, черную полосочку эту сделаешь, огля­ нешься — поле уже другое, вроде оживать стало. Люблю смотреть, как оборот пласта идет. Кажется, бежит волна из-под плуга и застывает. А черная полоска становится все шире и шире... Радуешься, что пахота ровная, и стараешься, чтобы красиво было, без огрехов. А весна волнует на особицу: — Знаете, никогда я так не чувствую за­ пах земли, как в это время. Слов не знаю таких, чтобы передать... И мне кажется, нигде я красивей работы не найду, как у нас в поле. Грачей люблю на пашне. Так он работает, аж лак у него на носу снаши­ вается. Я смотрю и думаю — это мой друг, тоже трудяга. Главная красота для механизатора — уборка урожая: — Оно и в природе красивое, это время. Стоит лес, желтеть начинает, к зиме гото­ вится, и ты завершаешь то, над чем работал весь год, о чем думал, заботился. И вот, когда комбайн захватывает хлеб, где осо­ бенно валок мощный, там мотор на другую ноту переходит, барабан ухает — это такая музыка! И даже зимний труд во время снегоза­ держания у Самоличенко вызывает восторг: — Снег, мороз, нигде никого, мощная машина, сидишь в тепле, удобно, надежно. Ты себя чувствуешь таким сильным и на эту зиму просто любуешься, она тебя не придавливает. Поэзия труда — одна из самых важней­ ших тем нашей литературы. И приятно ощу­ щать ее в книгах собрата по перу. «Из многих сельских работ,— пишет Вита­ лий Зеленский,— я более всего люблю жат­ ву и знаю, как ждут в деревне этой страд­ ной поры — самой трудной и самой празд­ ничной». Страда. В последние годы это слово по­ рой употребляется не к месту. В репорта­ жах журналистов мелькает и слышится по радио — весенняя страда. А Виталий Зелен­ ский знает, что даже в давние тяжкие годы, когда крестьянин ковырял землю сохой, ве­ сенний посев никогда не считался страдой. Издавна страдой называли конец лета и на­ чало осени, когда хлеба жали серпами и молотили деревянными молотилами, а зерно отвеивали на ветру. Действительно,