Сибирские огни, 1977, №12

Она молчит, осмысливая суть, И говорит вдруг тихо и просительно: «Как хорошо-то было — удивительно... О, я прошу, побудь еще чуть-чуть...» Луна стояла бледная в окне. По шторе свет струился умирающий, и провокационно-оглушающе маршировал будильник в тишине. И ощущалось в воздухе самом непрочное, как нитка, равновесие меж тем, что было,— легкое, чудесное,- н тем, что надвигалось, как самум. И я стоял к двери на полпути, мял шапку, начиная волноваться, и понимал: бессовестно уйти, и понимал: бессовестно остаться. * * * Какими в этот день мы были чуткими Д Р У Г к другу и к тому, кто нас собрал. Не пробавлялись плохонькими шутками — все каждый с полуслова понимал. Вдруг снизошла, как чудо, снисходительность, как будто бы к ней кто приговорил: один букет тюльпанов ослепительных, сопя, у изголовья возложил. Другой из черной ленты бант надвязывал, крепил его в зенит венковых дуг. А третий доверительно рассказывал, какой он для покойного был друг. Когда оркестр ожег морозом траурным и всполошил платки, как сон грачей, мы, спохватясь, за гроб схватились скаредно, чтоб пронести немного на плече. Несли сосредоточенно, с опаскою, боясь тряхнуть, под тяжестью осесть. Гремела под ногой листва сентябрьская, как будто с крыши сорванная жесть.