Сибирские огни, 1977, №12

канав поперек дороги. Но кругом было тихо и спокойно. Колонна плелась еле-еле, часто переходила на шаг, конники крутили цигарки, переговари­ вались, ветерок растягивал пелену тумана, туман нежнел, над черной зубчаткой ельника серело и уже сияло безмятежное ласковое небо. Час казни приближался неодолимо. 1 Вчера утром Мышецкий слышал, как Варенька просила шофера при­ везти ей земли для цветов. Пустая корзина с клеенкой на круглом до­ нышке теперь стояла под дверцей автомобиля. Неужели шофер взял ее, чтобы набрать земли из могилы? И что он скажет потом Вареньке? Н а ­ брал из могилы? Возил поручика на расстрел Кафы и набрал из могилы? И как Варенька отнесется к этой поездке мужа, что подумает, когда увидит его сапоги с такой же, как в корзине, чуточку фиолетовой землей под каблуками? Мышецкий косился на шофера. Заспанное толстое лицо, внимательные, часто мигающие глаза в густых белесых, будто подрезанных ресницах. Папироска. Прикус мяг­ кий, делающий лицо добродушным. Неужели этого простого и, кажется, незлого человека не трогает ужас казни и он способен совмещать с нею какие-то свои, мелкие и очень обыденные хлопоты. Цветок, поднявшийся над землей, взятой из моги­ лы! Как бы он глядел на этот цветок, если бы такая возможность воз­ никла? Так же, как сейчас глядит на дорогу? Люди, люди, какими вы будете завтра, через год, через полвека? 2 От хвоста колонны отделился мосье Рамю и, плотно обжимая коня коротенькими ножками, поскакал навстречу Мышецкому. Поравнявшись, придержал иноходца и, кинув к виску манерно выгнутую ладонь в пер­ чатке канареечного цвета, подал знак остановиться. — С меня хватит! — крикнул он поручику по-французски.— Не вся­ кое представление смотрят до занавеса. И тотчас же поскакал дальше, высоко подпрыгивая в седле и увле­ кая за собой шлейф пыли. Мышецкий вздохнул, поискал затылком спинку сиденья, в изнеможе­ нии откинулся и закрыл глаза. Теперь, с отъездом единственного зрителя, вряд ли кто захочет дописывать золотую строку процесса. Кому нужна шеренга в расшитых канителью сине-красных мундирах, истеричный барабан, голос, оглашающий акт с «благоусмотрением» диктатора? Мы­ шецкий не бывал на Андреевой горе, но знал, что убийство, именуемое исполнением приговора, самое хладнокровное и самое деловитое из всех. И если, подобно Глотову, видеть в нем священнодействие, ритуал, одно­ временно торжественный и обыденный, то нельзя не заметить, что пер­ вого уже никто не наблюдает, а второе стало работой, несложной и «чистой». «Могила уже готова. Готова». Мышецкий повторил эти слова еще раз, и ему живо увиделся холмик вынутой земли на старой пустоши под елками. Потом он увидел спешившихся конников, щетину пик, теперь уже неподвижных, Кафу на передке тюремной кареты со связанными руками. Аламбеков поднял руку с нагайкой. Кафу подвели к краю моги­ лы и поставили на колени. Плюгавенький казачок без шапки выстрелил ей в затылок из кольта, она упала в яму. Аламбеков кинул туда же го­ рящую газету, чтобы осветить ее лицо и проверить, мертва ли, и подал команду закапывать. — С меня хватит! — повторил мосье Рамю каким-то странным рус­ ским голосом, который мог услышать только один Мышецкий. — С меня тоже! — ответил французу Мышецкий и открыл глаза.