Сибирские огни, 1977, №12

му, что мама отдавала мне последний кусочек хлеба. Скажи, дружище, встречал ли ты когда-нибудь имя Тайс? Тогда слушай. Человечеству известны две Тайс. Если верить легенде, одна из них была обращенной в христианство языческой богиней. Вторая же красавица под этим име­ нем живет и сейчас. Это моя младшая сестренка. Она проделала обрат­ ный путь: была христианкой, стала язычницей. По этой причине она превосходит древнюю Тайс в том, в чем та превосходила Венеру, Леду и Елену Прекрасную. О, моя сестренка гвоздь! В те дни, когда она моли­ лась, говела, целовала попам руки, а запах церковных книг кружил ей голову, она была убеждена, что земли и хлеба господь дал людям с преизбытком. И если бы они были добры, никто бы не умирал с голоду. Потом она разуверилась и в боге, и в этой своей истине. Дело не в том, конечно, что люди недобры, дело в другом: хлеб принадлежит сытым, а умирают голодные. Просто. Очень просто. Если бы ты решился подлететь ко мне, я бы поведала тебе на ушко одну тайну: я верю в то, что хлеб — тело господне. Я не верю в самого господа, его нет, но в то, что хлеб — его тело, верю. Из всех благ, которые создает человек,— это первая и настоящая святыня. Не знаю, эта ли мысль заключена в церковной дог­ ме, я же ее читаю только так. И это — моя религия. Сестренка моя отрек­ лась от всех канонов церкви, я же оставляю себе только этот: хлеб — тело господне. И когда в Оклахоме или в Лос-Анжелесе хлебные тузы сжигают пшеницу в паровозных топках, чтобы вздуть на нее цену, я кричу им отсюда: «Убийцы бога! Вы во второй раз творите свое черное искариотово дело! Остановитесь! Бог восстанет и воздаст вам двойной мерой!» Пока, правда, всевышний не привел в исполнение этой моей угрозы. Это сделают люди, малыш, они сильнее. Люди сильнее бога. Ты, кажется, перестал стучать клювом? Тебя испугала эта моя мысль? В та ­ ком случае, я продолжу... Что такое египетская пирамида, ты знаешь, конечно. Над фараоном, над человеком, у которого, как и у раба-камен­ щика, две руки и одно сердце, возносится исполинский рукотворный камень, гора вполнеба, способная заслонить солнце пустыни и менять течение ветра. Это гробница, рака, заупокойный храм, призванный уве­ ковечить глухую ночь, несвергаемое рабство, жестокость, а с ними и вл а ­ стелина, который тем только и отмечен, что угнетение себе подобных передвинул за черту смерти и теперь мертвый делает то, что делал жи­ вой. Каменную версту в небе, которая потом тысячелетиями будет удив­ лять народы и поколения величием и простотою форм, построил согбен­ ный раб. Чуешь? Что же, я спрашиваю, сделает он, если распрямится и поднимет голову? Что возведет он, свободный и раскованный, когда вме­ сто бесполезного и страшного в этой своей сути сооружения сможет строить то, что нужно ему, людям? Человек сильнее бога. Вот мы и подошли к тому главному, ради чего я и затеяла этот разговор. Сегодня утром мне пришла в голову счастливая мысль написать новую картину. И знаешь под каким названием? I 8 — Ты куда? Нет, возьмите его за рубль двадцать! Удрал на полу­ слове. А, не утерпел и вернулся? Тогда продолжай слушать, только не стучи клювом, как оглашенный... Картину я назвала «Волшебник». Так на­ зывался рассказ, из которого она вышла. Впрочем, вышла она не столько из рассказа, сколько из той фантасмагории, которая мгновенно одела его фабулу — из моих первых, очень живых и восторженных впечатлений. Представь себе, малыш, лето и густые синие сумерки. На меже, что делит два двора, наш и Майорчука, белеет только что обшитый тесом сруб об­ щего колодца. Подходит к концу помочь, работа миром, самая романти- 9*