Сибирские огни, 1977, №12

Грачева. Листовки появлялись в самых неожиданных местах. Чешский патруль, к примеру, обнаружил их под седелком ослика, упоенно дремав­ шего в своих нарядных лаковых оглобельках под неусыпным доглядом седоусого чеха. В середине представления на сцене, возле господина Норини, изящ­ ного шатена в строгой черной паре, возникла фигура чешского офицера. Потрясая над головой пачкой листовок, он заговорил о том, насколько бессмысленно, а прежде всего безнравственно бороться с администрацией чехов и законным правительством Колчака. — Кума, кума...— с заметным усилием растягивал он тонкогубый рот, пытаясь возможно правильней произнести слово гуманизм. Выходило, что гуманизм — главная, неотступно осуществляемая ли­ ния всех, кого история в эти дни поставила над Сибирью. Даж е Кафе, руководительнице местных большевиков, готовившей кровавый потоп в гарнизоне, адмирал заменил смертную казнь пожизненной каторгой. На милость достойно отвечать знаками благодарности. Распространители листовок должны быть изловлены и преданы военно-полевому суду. — Скор-ра! — вознесся над зрителями истошный тенорок офицера. Стек постегал по голенищу и взреял, как дирижерская палочка. Камчатка отозвалась на все это глухим долгим гулом, казаки повскаки­ вали со своих мест, офицеры Помазкйна потянулись по проходу к на­ ружной двери. От Деда Григорий возвращался верхом на лошади. Сумерки уже крыли Городища своей черной полой, когда, проскакав последний бере­ зовый колок за Порт-Артуром, он спешился и с лошадью в поводу стал спускаться к карьеру по крутой тропке. Старый взмыленный рысак, дав­ но уже не ходивший под седлом, вздрагивал от усталости, скалил зубы, вырывал поводья. И тогда из-под его копыт с шумом срывались вниз рыхлый пыльный плитняк и комья глины. Григорий останавливал коня, прислушивался. Надо было пройти к конюшням карьера незаметно: ло­ шадь он взял без спросу. Но как это сделать, если скат холма и обшир­ ная, пустая, пестрая от шевяков поскотина были хорошо видны из слу­ жебных строений. Да вот и лошадь еще, как на грех, гремела копытами и упиралась. У заброшенной мельницы с обвалившейся крышей, на фоне сравни­ тельно светлого неба он заметил две неподвижные фигуры. Понял, что эти двое глядят в его сторону и ждут его. Убавил шагу, примериваясь вскочить в седло. — Гринь! — негромко позвал его чей-то голос от мельницы.— Не бойся. Свои. Подошли Грачев и Данилка. — С новостями к тебе,— сказал Грачев, здороваясь с Григорием за руку,— Колчак поменял Кафе расстрел на вечную каторгу. — Чех объяснял в пакгаузе,— добавил Данилка, пожимая в свою очередь руку Григория. — Почему чех? — Кто его поймет,— Грачев безнадежно махнул рукой.— Ну, а у тебя-то как? Все ладно? Григорий кивнул. За час до нападения на тюрьму, сказал он, Калан- даришвили ударит по району пороховых погребов, что на соседней с Го­ родищами станции. Аламбеков, Помазкин, а может, и чехи кинутся туда на выручку, гарнизон опустеет и станет беспомощным. Он говорил о вещах, в которые верил, они воспламеняли его вообра­ жение. Но сейчас он мрачнел с каждым словом: весть об адмиральской «милости» таила в себе что-то смутное и зловещее.