Сибирские огни, 1977, №12

— Это ради России? — Разумеется. Отправляя вас дорогой Колумба, Россия сохраняет своего лучшего художника. — Лучшего? Кто это сказал? — Мышецкий. Раньше других поручик Мышецкий. — В таком случае он мало что смыслит в живописи. Кафа напоминала мальчишку, который через осколок стекла от бутылки увидел вдруг, что мир выглядит по-другому. Сцепив пальцы, она забросила руки за колено, подвинулась на стуле и теперь глядела на Глотова снизу вверх. Монголинка в ее лице и глазах ждала и усме­ халась. — Того же мнения и Крейц,— сказал Глотов.— Крейц и его свита художников и экспертов. — Э, торгаши! — Наконец, Савва Попов. — Старичок уже. Потому, наверно. — Тут вы не правы,— возразил Глотов.— Это не старичок. Он не перестает удивляться миру и людям. Напомню его призыв: назад, к простым вкусам древних эпох и поколений. К правде вкусов. К неза­ мутненному восхищению ребенка. И сам он ребенок. А в ваших произ­ ведениях видит то, чего не показал сам. Знаете, что он говорит? Вы вер­ нулись назад, чтобы глотнуть из чистого родника, и тут же ушли вперед на целое столетие. — Пришла и ушла. Не то,, Глотов! Я всегда тут. Я тутошная. Она отвела глаза: Глотов не должен был видеть того, что они го­ ворили. Она слушала, она ждала его слов. И, будучи человеком откры­ тым и прямым, говорила на этот раз не открыто и не прямо. Она не могла не радоваться признанию, так как признанию радуется каждый, кто что-то делает. Творящий же красоту попросту невозможен без это­ го чувства, как невозможна река без земли, дыхание без воздуха. Гло­ тов догадывался об этом и, поощряемый созвучными токами ее тайного внимания, заговорил искренно, не взвешивая каждого слова: жар-птица уже билась в его руках. Мистеру Крейцу, сказал он, известно заключение. Саввы Попова. Крейц обещает ей триумф века... Конечно же, это будет лучший выста­ вочный зал Нью-Йорка. Газеты сходят с ума. На домах, на арках — многометровые слова восхищения: «Чудо живописи»; «То, о чем мечтал и чего не смог Савва. Попов»; «Уникум, родившийся в камере смертни­ ков». Церемония открытия выставки найдет место в томах истории. На всех языках мира будет увековечено все — до поворота ее головы. Ко­ ронация гения! Мелкие лоскутки, в которые предприимчивый Крейц превратит ее арестантский халат, тот халат, в котором она страдала и творила шедевры, обретут цену сокровищ, миллионеры ринутся к ним со своими миллионами, и каждый лоскуток, каждый сувенир станет не только богатством, но еще и реликвией. — Вы душка, Глотов! — сказала Кафа и поднялась со стула.— Душ-ка! Она скорчила наивную гримаску и, вскинув руки, с отчаянным во­ сторгом пришлепнула себя по бедрам: — Значит, решили! Берем с собой халат и делаем шальные мил­ лионы. Только этому Крейцу кукиш с маслом! И знаете, Глотов, поду­ майте о пальмах. Болтают, на «Титанике» была настоящая пальмовая роща и шесть обезьянок. Это же загляденье! Номер! Д а и какой смысл при нашем толстом кармане лезть на первую посудину и плыть без падьм. Устройте, Глотов! Потолкаемся в порту, оглядимся. И еще — корт, теннис. Я немножко умею. Вот так — драйв.— Задирая локоть, она сделала кулачком резкое движение, будто пригнула к полу что-то