Сибирские огни, 1977, №12

— Мандат спящему? Я? Гнусный ты ярыжка! Открывай все каме­ ры, весь равелин, всю тюрьму! Живва! Галактион подхватился и, как подстреленный коршун, метнулся к промежуточной двери, пытаясь остановить арестантов. — Стой, стой! — кричал он, выкидывая над собой связку ключей.— На место! На место! Провожая арестантов глазами, Мышецкий увидел, как из черного провала навстречу им вышел хохочущий Мотька-дурак, одна нога го­ лая, и, распахнув объятья, одеревенел, закупорил собою выход на во­ лю. Подобно пугалу на огороде, он не двигал руками, лицо его заменил пучок кудели, которую ветер подбивал и струил вместе с рямками его рубахи. Мышецкий потянул из деревянной кобуры кольт и засмеялся, целясь в кудельную голову дурака. Прозвучал выстрел. Мотька тоже засмеялся, смех беззвучный, веселый, будто от приятной легкой щекот­ ки. Из кудели проглянул немигающий злой глаз, и Мышецкий почувст­ вовал, что ноги его куда-то девались и он, сползая спиной по стене, сел на пол. Очнулся в полуосвещенной конторе тюрьмы, за шкафом на топчане, покрытом байковым одеялом. Над шайкой в деревянном обруче-г-умы­ вальник с железным сердечком, пахнет помоями, нашатырным спиртом, и где-то на удалении, возможно, из коридора через распахнутую дверь — голос Готенберга, громкий и возбужденный: -г- Пьян? — В стельку, ваш скорь. Потом знакомое благоуханье дорогой сигары, и на спине Мышец­ кого крепкая участливая рука Глотова: — Успокойтесь, Глебушка, успокойтесь. Все проходит, все образу­ ется. И дернуло же вас — чуть ниже, и пуля продырявила бы череп са­ мого Готенберга. Повезло, дорогой. Все образуется, с вами друг, с вами крыло ангела-хранителя. Принесли на блюдечке порошок аспирина, бром в мензурке, стакан крепкого чая. Мышецкий молчал, пугливо жался в угол, под икону Ни- колая-угодника, покорно глотал все, что давали. Домой ехал с шофером на «фиате» начальника гарнизона, думал о выстреле, о Готенберге, слы­ шал его голос: «Пьян?» И тут же стихи о смерти: «Все сгинет, исчезнет, пройдет, пропадет, она не забудет, придет». Придет, конечно. Придет, придет, придет. У окна, в котором уже двигались краски занимающегося ветреного утра, в качалке сидело видение. Видение походило на Вареньку: что-то напоминающее фетровую шляпу с рожками, как у арлекина, прядка над переносицей, очень знакомые, красивые и сейчас неподвижные руки. — Ты? — в ужасе спросил Мышецкий. — Я,— ответило видение. Он зашел спереди призрака и снова спросил: — Ты? И тотчас же понял, что это не видение, а Варенька, живая Ва­ ренька. — Бей меня, Глеб! — зашептала она, порывисто срывая с пальцев перстни и швыряя их на ковер.— Бей! Это все, на что я имею право. Он кинулся к ней, ладони на плечах, ниже, уткнулся лицом в ее колени и заплакал от счастья. — Отец меня не любит,— говорила она низким, простуженным и несчастным голосом.— Я поняла все. Я видела пустыню, бесприютную,