Сибирские огни, 1977, №12

слово, которое он сказал ей. «Объясни отцу: мы уже чужие. Иди!» И она пошла. Пошла дальше той комнаты, где был ее отец, дальше России, и вот он одинок и неприкаян. Произошло что-то необъяснимо странное. Она жила в одном доме с ним, он видел ее каждый день, печальную, строгую, чужую. Он считал ее падшей и, кажется, презирал. Но вот ее не стало. Из дома ушла немилая, нежеланная, презираемая — и мир опустел, одиночество обступило его со всех сторон. Он увидел вдруг, что все люди, которых он встречает здесь, ничего не значат в его жизни и он им не нужен. Никто и не подумает сейчас развеять гнетущее его чувство заброшенности и одиночества. Где же его друзья? И кто они? Глотов? Благомыслов? Георгиевский? Или вон тот, что жужжит сейчас веретеном, вурдалак с темными блестящими губами? Нет, нет! Он один. Один в стране равнодушных. И странно, что он с ними прядет одну длинную серую нитку, называя себя сторонником и даже выразителем одной, общей идеи. Какой же, однако? ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ: Господин прокурор! Ваши вопро­ сы подсудимому. . МЫШЕЦКИЙ: Вопросов не имею. ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ: Не желает ли сторона обвинения выяснить у подсудимого мотивы, по которым он столь неосмотрительно отказался от собственных признаний у господина следователя? МЫШЕЦКИЙ (резко): Вопросов не имею. % Мышецкий извлек из портфеля густо исписанный двойной лист бу­ маги, озаглавленный: «Философский экспромт», и стал читать. Это бы­ ло студенческое сочинение Кафы, запрошенное Глотовым из Томского университета в надежде получить еще одно доказательство ее крамоль­ ного умонастроения, но опоздавшее ко дню суда. Будьте правдивы с людьми, но не до жестокости. Себе же старай­ тесь говорить только правду. Д аж е жестокую. Путеводных огней мало, и если сбился с дороги, признайся. Наивные 'поучения девчонки, обращенные к человечеству. Фило­ софский экспромт. Наверно, профессор, поднявшись на трибуну, отме­ нил свою лекцию и потребовал: пишите. Перед вами весь род людской, вы на вершине мира и мудрости, вы оракулы и предтечи. Сквозь монотонную тянучку судебного диалога к нему пробивался .ее голос из прошлого, ее и... Вареньки. Как удивительно похожи эти две женщины. В который уже раз приходит ему в голову нелепая мысль о том, что Кафа и Варенька — это одна сущность, один человек. В тоне философских поучений, в их наполненности живым сильным чувством он видит что-то общее с последним письмом жены: ты обидел меня по­ дозрением и еще больше тем, что не захотел объясниться с «падшей». Кафа писала намного раньше. Стояла на крыше мира и наставляла весь мир. А получилось письмо к нему: путеводных огней мало, если сбился с дороги, признайся. И слова Кафы, и слова Вареньки были его траге­ дией, и, наверно, оттого в них звучал один и тот же голос. ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ: Ваши вопросы, господин про­ курор. МЫШЕЦКИЙ: Я уже сказал: не имею. ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ: Это другое лицо Свидетель. МЫШЕЦКИЙ: Свидетель? Хм. Не имею и к свидетелю. В ожидании, когда распорядительский колокольчик пригласит в зал на чтение приговора, Мышецкий прогуливался по длинному гулко­ му коридору.