Сибирские огни, 1977, №11

Уже несколько дней не было весточки с воли. Над ее камерой опу­ стился невидимый и ненарушимый колокол полного одиночества. Оче­ видно, «конь», верный «конь», или сбился с пути, или был схвачен ру­ кой злодея. Но и без него, без потаенных писем она знала, что Григорий в городе. Почему? А нипочему! Знала и все! Из полосатой будки показался длиннорукий тонкий фельдфебель при усах и шашке и стал открывать ворота. Простучала тюремная к а ­ рета. Возница, подстегивая коренника одной вожжой, направил экипаж мимо банного корпуса. Карета исчезла. Остался лишь один дребе зжа ­ щий стук, слабеющий с каждой секундой. Потом опять стало тихо, а со стороны конторы засеменила с громадным узлом белья красавица Кланька со своими наивно-дикарскими монистами над высокой грудью и, остановившись, стала глядеть из-под узла на ее окно. Зубы ее блес­ тели. Где-то рядом захлопали крылья невидимого голубя и чирикнул Куцый. По тому, как он чирикнул, как глядела на нее из-под узла Кланька, как ездовой подстегивал коренника одной вожжой и тоже гля­ дел на ее окно, она вдруг заключила, что красные совсем близко и что Григория она увидит именно отсюда, из окна своей камеры. Он въедет во двор на длинногривом глазастом коне, как у Добрыни Никитича, на папахе косая красная лента, и ворота будут долго стоять открытыми, поджидая остальных. Нет, сначала он придет в ее камеру тайно, и тай ­ но же уйдет на волю. Осведомленный об этом, Гикаев примчится в тюрьму, и бешенству его не будет предела. Признания Кафы генералу от инфантерии: Д а , я виновна. Д а , я сознаю, у тюрьмы, как и у церкви, есть святые положения и правила, без которых она стала бы ярмаррчным балаганом. Я пренебрегла, я нарушила, я попрала. Суть же моей вины такова. Около семи вечера — мои'золотые часики несколько ветрены и по­ казывали половину восьмого—в мою камеру пожаловал элегантнейший кавалер, носящий дружески-шутливое прозвище Куцый. Каким обра­ зом? Обычным для всех ангелов — черрз окно. Как и всегда, на сгибе его руки болталась и маняще посвечивала чем-то серебряным тонюсень­ кая ореховая трость. Учтиво подняв шляпу, он сказал мне добрый вечер и, приседая, комично занес одну ногу за другую, что он делает всякий раз, приветствуя меня, так как знает, что это его милое кривлянье мне очень приятно. Потом он покосился на мрачную железную дверь и ше­ потом, огородив рот ладошкой, произнес разъединственное словечко: ждите. Кого и когда, он, естественно, не сказал: я понимала это и без слов, шестым чувством влюбленной. Мура? Вы находите, что это мура, мистификация? Напротив! Сказав словечко, он постучал носом по подоконнику, собирая хлебные крошки, растопырил хвост и задал лата- ты, да т ак скоро, что только по стуку тросточки о решетку я поняла о его исчезновении. Потом пришел Григорий. Его появлению предшество­ вала прелюдия си-бемоЛь мажор из двадцать восьмого сочинения Шо­ пена. Именно ее я услышала в голосе двери, осторожно открываемой господином Галактионом, отменнейшим из надзирателей, который с не­ давних пор стал моим другом. Почему?_Я бы тоже хотела встретить ли­ цо, способное разъяснить мне эту загадочную перемену. Когда мы оста­ лись одни, Григорий сказал: «Стены кольями пробьем». И рассмеялся. Дело в том, генерал, что мзльчишки и девчонки нзшего поселкз пели одну рззухзбистую припевку, в которой клокотала удаль влюбленного