Сибирские огни, 1977, №11

Картуз открыл плешивую голову Грачева. Подойдя к заплоту, он ухватился за него, поискал глазами присту­ почку и степенно занес ногу. Оседлав заплот, задержался, напоминая случайного наездника, впервые оказавшегося на взбрыкивающем коне. — Извиняй, говорю. Только вот не прошибить бы тебе с этим Гриш­ кой. Головами играешь, Степан, не пешкими. Опять серебряно потеленькал звоночек, а из сеней по ногам Григо­ рия потянуло свежестью предосенней ночи. На кухне у светлого окна Чаныгин снял сапоги и, держа их за ушки, пошлепал босыми ногами в горенку. — Ты что? Так и не одевался? — спросил он Григория и приткнул сапоги за дверью. — Мечтал. Григорий, как и до ухода Чаныгина, сидел на волчьей полости, об­ няв колени, и покачивался. — Хорошо приехать к своим, Степа... Везет Гришке! Куда теперь денешься, тыщу лет... тыщу лет жить придется... Ну, что там? :— Васькины дружки.— Чаныгин наклонился, поправил постель.— Чуток перебрали, и вот... Русскому всегда мало. А у меня, как видишь, хмельного ни капли. Григорий закинул голову за верх подушки и потянулся: — А я бы поискал. И, мгновенно засыпая: — Везет варнаку Гришке... Эх, эх, Тропатила... 10 Той ночью старый художник долго не мог заснуть Лежал и думал. Когда далеко на станции отрывисто вскрикивал маневровый паровоз и тут же умолкал, делая тишину особенно ощутимой и томительной, он думал о том, что ночи стали длинней, лето прошло, а тишина, холодная мерцающая синь в окне, кивер черемухи уже не летние, а осенние, и совсем близок час, когда шум листьев под ногами и курлыканье жу ­ равлей, эти отраднейшие звуки печали и покоя, снова напомнят ему о смерти. Не спала и Анфиска. Она читала у себя за ширмой и грызла кед­ ровые орешки. На ширме, на прозрачной ткани, Савва Андреич видел из потемок силуэт лампы на столе, острые плечики Айфиски и несуразный большой бант над ее головкой. — Д а маленько еще почитаю, Саввушка.— Анфиска говорила ж а ­ лобно-веселым, крадущимся голоском и припустила огня в лампе, как бы сказав, что разумела его спящим и теперь рада, что ошиблась.— Ты ведь уже не болеешь? Савва Андреич молчал. — Понимаешь, Саввушка, он — старый князь и ужасно красивый. Ужасно, ужасно. А она — модистка, и у нее жгучие глаза. Но она порче­ ная, гулящая, а князь ничего этого не знает. Драма-то какая, понима­ ешь? Он надел ей на пальчик обручальное кольцо, а тут — хоп — и ее кавалер. Знаменитый поэт в черном. Нет, я не усну, пока не узнаю, ку­ да это все повернется. Тебе свет не мешает, Саввушка? Да? Она еще раз прибавила огня в лампе, моментально ощутив себя хо­ зяйкой положения, власть которой принимается с благоговением. По­ том перевернула страничку, нетерпеливо, с тем чувством, которое напо­ минает суеверное детское ожидание страшного, и тогда за ширму не­ слышно и устало шагнул в умопомрачительных штиблетах парижской фирмы Ренуа печальноликий поэт в черном.