Сибирские огни, 1977, №11

водкой. По улице мела метла, на мосточке за воротами постукивали каб ­ луки: мальчишки играли в зоску1. Перекрывая все эти однообразные, негромкие, очень обыденные и мирные звуки, затарахтела телега, потом заиграла гармонь, должно быть на телеге, и голос вывел слова: Гой, в Таганроге, гой, в Таганроге, Гой, да в Таганроге случилася беда. Выражая глубокое и покойное раздумье, голос плыл на басовом гуденье инструмента. Гуденье было такое же глубокое и живое, как го­ лос, и Чаныгин подумал, что все это он когда-то слышал, и на душу про­ лилось что-то теплое и отрадное. Гармонь и голос стихали, отодвигаясь к монопольке, смешиваясь с голосами ломовиков, и наконец стали сов­ сем неразличимы. — Дядь Степа, а дядь Степа! — позвал кто-то с улицы.— К вам тут дяинька. Чаныгин шел к дому с самоваром и калачами, нанизанными на од­ ну руку. — Тебя спрашивают. . В подворотне на месте вынутой доски метнулся соломенный вихор Гераськи,соседского мальчугана. ' — Пусть толкнет калитку. Не заперта,— ответил Чаныгин и поста­ вил самовар на крылечко. Во двор вошел горбоносый цыган, изящный, тонкий в талии, с гар- ■мошкой на заплечном ремне. С темного лица поблескивали зубы и очки в железной оправе. Спросил, раздвигая губы в простодушной улыбке: — Гостей принимаешь? — Калачи на руке, значит, принимаю.— Чаныгин кивнул на кры­ лечко.— Шагай передом... так... а теперь направо. В кухне с чистыми ситцевыми занавесками над полатями, с лесен­ кой, с выскобленными ножом, еще не просохшими полами гость потянул с плеча всхлипнувшую гармонь. Снял очки. Спросил: — Так и не узнал, похоже? — Стоп, стоп... Чаныгин торопливо приткнул самовар на залавок, руки его неуве­ ренно полезли в стороны, открывая могучие объятия. — А ну-ка еще словечко!.. Гришка? Крещеные болтают, кончили его... Чертушка! — Он с полного замаха хватил гостя под ребро, потом с другой стороны.— Живой! И опять — с полного замаха. — Живой! Кепчонка на нем... с австрияка, что ли. Очки. Обулся в бороду. Д а от тебя, варнака, родимая маманя откажется. — Д а оставь! Ты! Ломыга урманный!2. Григорий пятился, прикрывая бока локтями, смеялся как от щецот- ки. В чернущей его бороде сияла белая подковка зубов. — Калачи бы хоть пожалел. Все ведь на полу. Слышь? Через две-три минуты они сидели в горенке за бело-розовой клеен­ кой с полустертыми от времени, чинно бредущими петухами и цаплями. Уже примолкший медный самовар, начищенный до сияния кирпичной толочкой, которую на этот случай забирают здесь в мокрую рыхлую тряпицу, выглядел празднично, сверкал на солнце орденами, да и то, что окружало его в туесках и тарелках, говорило о празднике, которого,' правда, в святцах пока не было. 1 Играть в зоску: подбрасывать «щечкой» ноги кусочек длинношерстной овчины с прикрепленной к мездре свинцовой бляшкой. 2 Л о м ы г а у р м а н н ы й — медведь.