Сибирские огни, 1977, №11

— Вот это! — сказал Гикаев.— Меня беспокоит вот это. Ваше посто­ янное стремление походить на Кафу. Быть дикаркой. Говорить в пику. Эта драчливость, это показное бесстрашие... «Могу ли поклянчить папи­ роску...» А как вы ее держите? Вы не умеете курить! — Учусь, господин генерал. — Черт знает что! — Гикаев раздраженно швырнул на стол з аж и ­ галку и сел боком к Мадам, как бы выбирая позицию для атаки.— Вам возвращается свобода и честное имя. Поймите. Никого не удивит, если уже сегодня вы войдете в зал офицерского собрания на правах первой гостьи. Военная среда не только примет вас, но и выкажет вам самое щедрое сочувствие. Но чем платите вы? — Хорошо. Спрашивайте. — Вы наша, только наша! — поставил Гикаев точку и умолк. Спрашивать он не спешил. — Видите ли...— Гикаев задумался.— Вы большая умница и, пола­ гаю, отметили про себя одно странное, несомненно странное обстоятель­ ство: наш разговор чем-то напоминает криминальный допрос. Но вот веду его я. Не юрист, не служитель права, а лицо сугубо военное. И здесь, я почти уверен, вы уже ответили себе твердо и недвусмыслен­ но: показания ваши настолько важны, что я хотел бы получить их из первых рук и всего лишь при одном свидетеле, прибывшем, кстати ска­ зать, из ставки верховного. Что же касается вопросов, то их я уже поставил. — Я должна ответить по-другому? —*Воля ваша, но прежде... Все мы люди, все мы человеки... Это, разумеется, праздное любопытство...— Гикаев медлил, давая понять, что он колеблется.— Только по-честному, в тех выражениях, которые вы слышали... — Понимаю, вам любопытно, какими словами поносила вас Кафа. Лучше не вспоминать. — Ну, а что она говорила, скажем, о Глотове, о Годлевском? Наконец-то родился вопрос, ради которого генерал прибыл в тюрьму. Глаза генерала наполнились той мреющей заволокой, за которой, как знали подчиненное, крылось зоркое, чуткое, подстерегающее коварство. Дрогнет ли Мадам, услышав имя Годлевского, сфальшивит ли, вы­ даст ли себя? Меморандум Благомыслова утверждал, что она передала Кафе что-то тайное. Но что именно? Если Годлевский продался — а он конечно же продался,— тогда предметом разговора Мадам и Кафы мог быть только побег. Замысел побега. Нет, не дрогнула! — Вы, конечно, знаете и Глотова, и... — К примеру, с Годлевским я танцевала... Ничего. И так как генерал умолк, а глаза его ждали, обволакивая ее атмо­ сферой обожания, неотвязного, как сон, она почувствовала себя болт­ ливой. — Потом мы стояли в темном коридоре,— говорила она.— Какая-то бутафория, драные кресла, пахнет мышами. Он дурачился /китайской спичкой рисовал у меня на ладони луну, говорил, что без луны нет люб ­ ви... Мальчишка! Какие-то мгновения Гикаев думал, что подробности, в которые пу­ стилась Мадам, говорят о ее волнении, что она раскрывает их над собой, как зонтик в дождь, прячется и, следовательно, выдает себя, но прохо­ дила минута, другая, и он начинал понимать, что это не'хитрость, не уловка, а свойство натуры и что о побеге, затеянном Годлевским, она знает не больше, чем он сам.