Сибирские огни, 1977, №11

ряющего пекла, он схватил жестокую простуду, а когда поднялся, стало шалить сердце. Обносило, валило с ног. Пугаясь этого своего состояния, ом ложился, клал на голову подушку и тогда видел туман, холодное солнце и себя мальчишкой на деревянном карусельном коне. Потом появлялись гуси. Они обходили вкруговую то место, где он обычно стоял, пряча трость за спину. Головы их были обращены в его сторону, а в скрипучих голосах звучали недоумение и печаль. Кто-то читал стихи: П од насыпью во рву некошеном Л ежит и смотрит, как живая... % Представить задуманный холст, который, казалось, уже приобретал предметное выражение, он не мог. Все было другим, и только паровоз кричал еще с насыпи. Уходил в метельное небо, одевался большим лох­ матым одеялом и кричал. А тащил он теперь за собой не гусара в осве­ щенном зеркальном окне, а буро-красные теплушки с солдатами, плат­ формы с пушками, углярки с углем. На место книжного видения вста­ вала жизнь. Почти каждый день приходил Пинхасик. Было слышно, как он гремел в сенцах и с обстоятельностью старого педанта долго вытирал ноги о травяной коврик. — Все лежит, все лежит,— говорил он, входя, и с улыбкой тянул руку больному. Потом садился у распахнутого окна, затемненного душной тенистой черемухой с бледными листьями, и, продолжая улыбаться, вытирал платком пергаментный череп. — Думаешь, я верю, что тебя придавила болячка? Симулянт! Аван­ тюрист! Ты когда-нибудь видел свои плечи? У тебя плечи Самсона и румянец во всю щеку. Идиот! Художник молчал. — ■Ну л'адно, ладно,— говорил он наконец,— Может, скажешь, что нового? — Бежим от красных быстрее лани,— вот главная новость... Утвер­ ждаем, разумеется, обратное. Но даже в стихах — мотив отступления и смерти... «Белый мальчик умёр на-дороге, я ль поставил гроб его на дроги?» Впрочем, гроб и телега — это уже роскошь. Белые мальчики удовлетворяются одной дорогой — лежат под звездами. Савва Андреич поджимал ноги, садился и, сняв со стены овальное зеркальце с костяной ручкой, принимался разглядывать и оглаживать придвинувшуюся к глазам седую крепкую пущу. — Румянец во всю щеку! — Обращенное к присяжному поверенно­ му лицо художника выражало слабую улыбку.—Ты не очень бы удивил­ ся, Евген, увидев холст Саввы Попова определенно политического на­ правления. Заматерелая тенденция! — Я бы ущипнул себя за нос.— Глаза Пинхасика становились круг­ лыми.— Я и сейчас готов ущипнуть себя за нос. Тристан и Изольда! — Какая чепуха! — Так восклицал один милый чудак, мой школьный учитель, когда Евгешка Пинхасик или другой резвый мальчуган нее околесицу. До сих пор ты стоял меж белыми и красными и молился за обоих. Что же те­ перь? К чему ты намерен призывать своими холстами? К этой молитве? И ты думаешь, кто-нибудь поймет тебя? Поймет ли кто-нибудь старого художника? Можно ли его понять, если сам он не понял себя, если он напряженно бредет по кругу, уходит и возвращается туда, откуда ушел, строит добрые миры, истину,, города, утопию и тут же разрушает их.